Толстой Лев Николаевич
Шрифт:
Нтъ, подобной безчеловчной грубости, я не только никогда не видалъ въ Россіи между колодниками, но я представить себ не могъ ничего подобнаго. —
Когда я вернулся домой и не выдержалъ, сталъ жаловаться кучеру, который принесъ мн наверхъ мои вещи. Онъ пожалъ плечами, улыбнулся (онъ былъ молодой веселый малый и въ наступающую минуту ожидалъ на водку). — Vous dites que c’est le buraliste qui est comme ca? [165] — Да. — Que voulez vous, Monsieur — ils sont republicains, ils sont tous [166] comme-ca. Et puis il est buraliste, il est fier de ca. [167]
165
[Вы говорите, что это бюралист был таков?]
166
В подлиннике: touts
167
[Что вы хотите, мосьё, — они республиканцы, они все таковы. Да кроме того, ведь он бюралист, он этим и чванится.]
Я ложась спать все не могъ забыть бюралиста и твердилъ про него. — А Саша хохоталъ. — Такъ задалъ вамъ страху бюралистъ? — все спрашивалъ онъ. — А Женевертка вычиститъ намъ башмаки завтра? — И онъ заливался хохотомъ. Кончилось тмъ, что и я расхохотался и, перебирая весь день, заснулъ все таки съ веселыми мыслями.
* III.
ОТЪЗЖЕЕ ПОЛЕ.
Это было [168] в 1807 году. Была оснь. Графъ Никита Андреевичъ еще не узжалъ въ Москву, а только собирался въ отъзжее поле. Участники охоты собирались понемногу въ его Новые Котлы. Многіе проводили у него все лто, многіе уже пріхали, другихъ ждали. По обыкновенію въ четвергъ здили въ городъ закупать провизію, отвозить письма и привозили почту, французскіе журналы, письма и Московскія вдомости. — Передъ вечеромъ докипала послдняя работа уборки на гумн и въ пол. Управляющій, прикащики, старосты, десятникъ верхами и пшками сновали около скирдовъ и въ пол, обозы въ сотни лошадей гремли пустые въ пыли отъ гумна и поскрипивая и покачиваясь качались навстрчу пустымъ телгамъ. Мужики ждали, что ихъ отпустятъ посл осьмаго раза, и умышленно медлили, управляющій хотлъ натянуть 9й разъ и мечталъ о 12 скирд.
168
Зачеркнуто: еще до Тильзитскаго мира. Русскіе въ первый разъ были за границей. Люди жили не такъ какъ
Два охотника звали въ рогъ къ котлу, и стая въ 150 собакъ выла и лаяла на звукъ рога, одинъ мшалъ лопатой въ корытахъ. Бабы съ пснями и серпами на плечахъ шли хороводами съ жатвы и вязки, на дворн въ большихъ 12ти домахъ дворовыхъ собирали <пригнатую> скотину. Табуны и стада приближались къ усадьб въ облакахъ пыли. Пастухи и подпаски со всхъ ногъ метались, удерживая скотину отъ полей, мимо которыхъ гнали. Плотники, строившіе винокурню, спорили съ Жидомъ рядчикомъ, сдавая работу. Наздникъ на золоченыхъ, изъ прутиковъ сдланныхъ дрожечкахъ, съ заметаннымъ комами пыли лицомъ, докуривая трубочку и спустивъ ноги, возвращался съ бгу на молодомъ взмылившемся сромъ жеребц, сын Атласнаго, сына Кролика, сына Сметанки. Жеребецъ, тонкой, еще несложившейся 4-лтокъ, моталъ головой и хвостомъ и ступалъ точно прихрамывая. Дворовая румяная красивая двушка съ холстами прошла по дорог и остановилась, чтобъ дать дорогу назднику, наздникъ съ дрожекъ щипнулъ ее, и неожиданно улыбнулся [1 неразобр.] своего усатаго лица.
Въ кухн поваръ и два поваренка въ блыхъ колпакахъ сбирались готовить ужинъ, а до этаго затяли игру въ орлянку въ саду съ лакеями прізжихъ господъ. Въ приспшной ставились два самовара. Въ двичьей шили, пряли и прислушивались, не позоветъ ли барыня, человкъ 12ть двушекъ. Одна из нихъ лежала на сундук и плакала, другая смялась въ окно съ подошедшимъ молодымъ лакеемъ. Старушка Графиня, мать Графа, раскладывала въ своихъ покояхъ карты, у ней сидли три старушки. Сестра Графа, вдова, поила чаемъ въ своихъ покояхъ двухъ зашедшихъ съ кружками монаховъ. Въ отдленіи гостей человкъ 8мь были по своимъ комнатамъ, кто читалъ, кто игралъ въ карты. На дтской половин Нмецъ Гувернеръ ссорился съ Французомъ, a дти, внучки Графа отъ умершаго сына, докончивали заданный урокъ передъ чаемъ. Другой сынъ Графа, холостой, похалъ кататься съ гувернанткой. Самъ Графъ Никита Андре[е]вичъ только проснулся посл послобденнаго отдыха и умывался водой со льдомъ.
Кн[язь] Василій Иларіонычь былъ сынъ вельможи и самъ занималъ очень, очень важное мсто въ служб; но три года тому назадъ онъ подалъ въ отставку и ухалъ въ деревню. О немъ жалли, говорили, что и такъ мало людей въ Россіи, а чтожъ будетъ, когда вс такъ будутъ во всемъ отчаяваться и все бросать. Другіе говорили, что онъ прекрасно сдлалъ удалившись. — Онъ почувствовалъ, что мсто это ему не по силамъ, — говорили они. — Этаго еще мало, что онъ честенъ и храбръ. Отчегожъ не сказать слово: онъ неспособенъ. Хотя и добрый и честный малый. — Самые недоброжелательные люди какъ будто робко и неохотно бросали малйшую тнь на этаго Кн[язя] Василія Иларіоныча. Онъ былъ такъ богатъ, принадлежалъ къ такой знати, былъ такъ храбръ и, главное, такъ былъ простъ, ровенъ и безобиденъ, непритворенъ въ обращеніи, что осудить его было опасно. —
Впрочемъ говорили о немъ первое время; потомъ забыли. Забыло большинство петербургское, то общество, которое не только наслаждается и уметъ наслаждаться современнымъ успхомъ минуты, но которое эту только жизнь считаетъ достойной названія жизни. Въ числ этихъ борящихся, торопящихся и успвающихъ людей Петербурга былъ одинъ человкъ, который живо вспомнилъ о Василіи Иларіоныч, пожаллъ о немъ и захотлъ спасти его изъ той тины [169] деревенской жизни, въ которой съ каждымъ годомъ глубже и глубже утопалъ Василій Иларіонычь. Человкъ этотъ былъ однимъ изъ вновь появившихся свтилъ на горизонт русскихъ государственныхъ людей — не молодой уже человкъ, но молодой тайный Совтникъ, коротко обстриженный, молодо сдющій, гладко выбритый, сіяющій здоровьемъ акуратно трудовой жизни госуд[арственный] чел[овкъ], въ бломъ галстук, съ свжей второю звздою, съ утра предсдательствующій въ комитетахъ, засдающій въ Министерствахъ, подающій проэкты, обдающій въ 6 часовъ дома въ кругу частью покровительствуемыхъ избранныхъ людей будущаго, частью снисходительно и политично уважаемыхъ людей прошедшаго, показывающійся на раут посланниковъ и двора и съ сложной, но легко носимой на чел думой проводящій поздніе вечера за восковыми свчами въ своемъ высокомъ, обставленномъ шкафами кабинет.
169
В подлиннике: и съ той тины
Человкъ этотъ, Иванъ Тлошинъ, какъ его звали въ свт, былъ женатъ на богатой Кузин Князя Василія Иларіоныча. Въ оснь 1863 года Тлошинъ почувствовалъ часто повторяющуюся боль въ правомъ боку. Онъ, очевидно, несмотря на свое каменное сложеніе, переработалъ. Ему надо было отдохнуть. Имнья — огромныя имнья его жены — находились въ той же губерніи, гд жилъ Василій Иларіонычь. Уставныя грамоты не вс были составлены и разверстаны по разнымъ мстнымъ условіямъ, им[ли] особую важность. Ему надо было самому быть тамъ. Князь Василій Иларіонычь въ предполагаемомъ въ будущемъ устройств Комитета могъ быть важной поддержкой, а потому Тлошинъ вмсто Ниццы ршилъ похать на оснь въ Т. губернію.
Василій Иларіонычь звалъ его къ себ года два тому назадъ, шутя, проздить вмст отъзжее поле.
— Онъ мн истинно жалокъ! И мы подемъ къ нему, ежели ты согласна, Зина? — сказалъ онъ жен.
<Я очень рада, — сказала Зина. — И они похали. Князь Василій Иларіонычь былъ старый — или скоре старющійся холостякъ. —>
Блаженъ . . . . . . . . . . . . . . Кто постепенно жизни холодъ Съ годами вытерпть умлъ.Тотъ, кто въ 40 лтъ не понимаетъ всей глубины значенія этаго стиха, тотъ и не испытаетъ этаго тяжелаго жизни холода и той борьбы за жизнь, когда мы начинаемъ ощущать этотъ жизни холодъ, который тмъ сильне чувствуется, чмъ больше хорошаго, любимаго всми было въ молодомъ человк. —