По дороге быстро проехала герцогская карета, в ее окне на мгновение показалось женское лицо. Клодина ехала в Альтенштейн. Когда Лотарь обернулся, он был бледен. Фрау фон Берг посмотрела на него со злой усмешкой – она тоже видела карету.

Но он не заметил этого, подошел к уснувшему наконец ребенку и долго стоял у кроватки.

Фрау фон Берг тихо вышла из комнаты.

Барон продолжал стоять. Горькая складка образовалась около его рта.

Старая няня удивленно выглядывала из-за голубых занавесок кроватки: вероятно, барон не любил ребенка, потому что его рождение стоило жизни обожаемой им женщине. Да, так часто случается, что маленькое невинное создание должно страдать из-за этого. Бедный ребенок, родившийся для того, чтобы на него вечно глядели с укоризной… Несчастное дитя!

Вдруг он отвернулся от кроватки и поспешно вышел. Няня боязливо сжалась и протянула руки над спящим ребенком: она ожидала, судя по его взволнованному лицу, что дверь с шумом захлопнется.

Слава Богу! Хотя он и довольно резко закрыл дверь, малютка не проснулась…

Да, Клодина ехала ко двору. Она сидела в карете, как обычно спокойная и гордая. Утром она управилась с хозяйственными делами и после обеда сменила одежду Золушки на простой, но элегантный туалет из мягкого синего шелка, присланный ей портным перед самым отпуском. То не было тщеславием с ее стороны – она надела это платье, потому что накануне ее высочество заметила, что не любит черного цвета.

Когда Клодина вошла к брату проститься, он с изумлением и гордостью посмотрел на сестру.

– Как ты хороша! – сказал он, целуя ее в лоб.

Она ответила ему смущенным взглядом.

– У меня нет другого платья, и при такой плохой погоде…

– Я не упрекаю тебя, – ласково возразил он, – а только любуюсь тобой, сочетанием твоих светлых волос и густой синевы платья. Будь спокойна, сестрица, иди без забот. Эльзе очень хорошо под присмотром фрейлейн Линденмейер, а я пишу. От чего ты в нерешительности? У тебя какая-нибудь неприятность?

Клодина неуверенно подошла к брату, губы ее дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но потом быстро повернулась, промолвила: «Прощай» и вышла.

Девушка не могла искать решения своих проблем у него, мечтателя с мягким характером. Единственный верный путь был в самостоятельных действиях. Она села в герцогскую карету с чувством неудовольствия, присущим благородным натурам, когда вокруг них не все ясно и понятно, но с твердым намерением выпутаться из лабиринта забот своими силами.

Что следовало сделать прежде всего? Герцогиня звала ее, и она должна была ехать. Если она в действительности была здорова, то не имела права отказывать больному человеку – лгать ей не хотелось, а сказать правду не могла.

Да и не была ли Клодина в безопасности вблизи герцогини, в будуаре, где ни один жгучий и молящий взгляд не смел преследовать ее? В присутствии этой милой женщины должно было исчезнуть всякое эгоистичное желание.

Она прижала к вискам носовой платок, как будто так могла унять головную боль, мучившую ее целый день.

Внизу, перед лесом, показались высокие крыши Альтенштейна, и в то же мгновение сквозь поредевшие облака прорвался первый после долгого ненастья луч солнца и заблестел на позолоченном карнизе башни, как будто родной дом приветствовал Клодину.

– Ее высочество с нетерпением ждала вас, – сообщила ей еще в передней старая фрейлина фон Катценштейн. – Она желала, чтобы вы спели новую песню Брамса, и сама играла два часа на рояле. Герцогиня ужасно нервна и возбуждена, милая Герольд, – она немного поспорила с его высочеством.

Молодая девушка вопросительно взглянула в лицо фрейлины.

– Между нами, милая Герольд, – прошептала та. – Ее высочество хотела, чтобы герцог пил у нее чай в пять часов, но он отказался решительно и коротко, можно сказать, даже сердито. «Мы хотим заняться музыкой, – робко сказала ее высочество, – ведь в последнюю зиму, кажется, мы особенно увлекались пением. Ты почти никогда не пропускал музыкальные вечера у мамы», на что его высочество ответил: «Да-да, конечно, моя дорогая, но я назначил Пальмеру час для доклада, а так как погода стала лучше, то отправлюсь с Мильфельдом на охоту, ты же знаешь, доктор настойчиво рекомендовал мне как можно больше дышать чистым воздухом».

Клодина сжала в руках свои ноты; ее не слишком огорчило это сообщение.

– Пожалуйста, доложите обо мне ее высочеству, – попросила она.

– Сейчас, милая Герольд, дайте я доскажу вам. Герцогиня повернулась к нему спиной и сказала: «Ты не хочешь, Адальберт!» Он ушел, ничего не ответив, а она заплакала горючими слезами.

Когда Клодина вошла, герцогиня, сидя за столом, протянула ей руку.

– С вами как будто заглянул в мою комнату первый луч солнца, заблестевший на дворе, милая Клодина, – любезно сказала она глухим, бесцветным голосом. – Вы не можете себе представить, какой одинокой иногда чувствуешь себя даже среди людей, которые должны являться, да и являются всем для тебя. Я перед вашим приходом ужасно волновалась, но стала перелистывать свой дневник, и это меня успокоило. Я испытала много счастья и должна быть благодарной. Садитесь. Что это? Песни, о которых я говорила? Да! «Верность в любви». Вы споете мне потом, а сначала я попрошу вас поехать со мной на прогулку: я жажду свежего воздуха, и, слава Богу, небо прояснилось.