Наташа трясущимися руками взяла вторую сигарету.

— Почему журналист решил побеседовать со спортивным тренером? Я подозревала, что меня скомпрометировали, хотя и не знала, при каких обстоятельствах. Но я не могла ждать, когда все прояснится. Я схватила восемнадцать тысяч марок, которые лежали в сейфе за плитой, отправилась в мюнхенский аэропорт и села в первый же самолет. Он летел в Копенгаген. Но это лучше, чем Германия, и оттуда было достаточно просто добраться до Москвы.

— А твой отец? — спросил Поляков.

— Я же сказала: он оказался полным мерзавцем. Раньше я любила его. Привыкла глубоко уважать. Он был для меня идеалом. Я и мысли не допускала, что он может совершить подлость. Он воспитал меня в духе преданности КГБ. Он всегда говорил, что сделает все, чтобы мое будущее было связано с Центром. Он думал, что в Бонне он находится в безопасности, что может пересидеть бурю под крышей посольства. Однако пришел приказ из МИДа об его отзыве, и он лишился дипломатической неприкосновенности. Он уже знал, что немецкая служба безопасности расшифровала его тайную деятельность. Понимал, что немцы арестуют его. Ему необходимо было хотя бы прикрыть своих партийных боссов и сообщников, и тогда он решил пожертвовать собственной дочерью.

Она замолчала, испытывая горечь от того, что произошло и о чем она заставила себя рассказать.

— Александр Александрович решил вернуться в Москву и под защитой КГБ выждать время. Он будет среди своих политических единомышленников, друзья уберегут его. Но, вернувшись, узнал, что одни его товарищи в тюрьме за участие в путче, другие предпочли покончить самоубийством, а большинство было вынуждено уйти в отставку, поскольку не смогли смириться с проводимыми реформами.

Все это было знакомо. Профессионал Поляков не мог не сочувствовать Трофименко, оказавшемуся в затруднительном положении.

— Но потом твой отец упал с балкона…

Наташа не раз перебирала в памяти доказательства и версии. Она беспомощно пожала плечами. Не хотелось верить в то, чего она опасалась.

— Мне нужна твоя помощь, храбрый товарищ Олег Иванович. Я хочу, чтобы ты помог мне узнать, как умер мой отец. Мне кажется, ты тоже этого хочешь. Вместе мы обнаружим правду о золоте, долларах, узнаем, на кого в Москве работал мой отец и кто его убил. У меня есть свои подозрения, но мне нужна объективная истина. Договорились? А теперь…

Она улыбнулась, сбросила покрывало, перекатилась к Полякову и крепко обхватила его одной рукой за шею, а другой пошарила между его ног.

— Хорошо… Твердый. Живой. Теплый. Как у молодого…

Наташа возбужденно поводила губами по его небритому подбородку, затем опустила груди на его соски и начала нежно круговыми движениями ласкаться. Почувствовала, как он весь напрягся. Резким движением села на него, слегка приподнялась, чтобы он мог просунуть пальцы.

— Ну, погладь, погладь там… Повыше… Глубже… Боже, как хорошо!

Она заполучила свою добычу. Вышло все так, как она хотела. Как приказал Марченко.

Марченко смотрел на излучину Москвы-реки, на четкий изгиб закованного льдом и засыпанного чистым снегом русла. Белый снег сверкал разноцветными огнями в вечернем солнце. Сын генерала Юрий и двое внуков забрались по крутому обрыву на высокий берег и с гордостью глядели вниз, на следы своих дневных пробежек. Четыре пары лыжных следов тянулись от основания обрыва к ледовой кромке, затем пересекали реку от берега до берега. Больше никаких следов не было: ни лисицы, ни соболя, ни даже собаки.

Архангельский поселок был настоящим заповедником, излюбленным местом важных персон, подобных Марченко, простых смертных туда не пускали. Деятели коммунистической партии называли их пролетариями, но вовсе не в том лозунговом смысле, что возглашался с трибун. В окружающих деревнях крестьяне продавали на обочинах овощи по дешевке, покупали водку, жили в деревянных избах, где водопровод или другие нормальные удобства были попросту неведомы. А отгороженные дощатым забором двухметровой высоты и окрашенные для камуфляжа зеленой краской под цвет листьев дома представляли иной мир, вовсе не похожий на тот, по другую сторону забора, на мир с жизнью, полной лишений и забот.

Партия не экономила на содержании дач, спрятавшихся за знаками «Въезд запрещен», понаставленными вокруг архангельского леса. Излучину реки превратили в озеро. Истощенные арестанты прорыли канал поперек излучины, так что она оказалась в исключительном пользовании высокопоставленных дачников. Летом они с домочадцами катались на лодках, купались, ловили рыбу под присмотром Жени или Саши, служащих дачного поселка, которые обитали в деревянной хижине на краю озера. Зимой бегали на лыжах, охотились, таскали окуней из проруби на мормышку или блесну. Марченко и члены его семьи имели для прогулок по снегу самое лучшее оснащение: лыжи из Австрии, германские крепления, бесподобную спортивную одежду от французов. Никому из них это не помогало в работе, зато, благодаря своей исключительности, они имели возможность получать многое, не тратя ничего.