— Десять тысяч! Одиннадцать! Двенадцать!

Шепот в зале:

— Вы раньше слышали об этой, как ее… Стрелецкой?

— Ну как же! А разве вы ничего о ней не знаете?

— Двадцать тысяч франков!

Руки в двух концах не опускаются, и тогда длинный с молотком краткости ради пошел с шагом в десять тысяч:

— Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят!

Дошел до большой и очень круглой цифры, дал себе передых и снова, захлебываясь:

— Сто тысяч! Сто десять! Сто двадцать.

Растет напряжение. Как не расти? Каждый в зале соображает: может, подключиться к борьбе, пока не поздно, да шедевр и перехватить. То тут, то там руки поднимаются, демонстрируя желание заплатить больше. Но борьба по-прежнему идет в основном между двумя оборванными русскими упрямцами. А они, может быть, просто так нарядились. Сейчас кто-то из них ухватит удачу за крылья, кто-то сейчас шедевр приобретет. Сейчас борьба прекратится. Один уступить должен, выше-то цену поднимать некуда. Это все-таки не Гойя. И не Пикассо.

— Пятьсот тысяч!

При этих словах, ломая тишину каблуками, вошел в зал полицейский наряд. Шедевры аукциона охраняются устроителями, однако власти славного города Парижа, как-то прознав о происходящем, дополнительные меры безопасности приняли.

А цены растут.

— Девятьсот девяносто тысяч!

Двое полицейских с каменными мордами встали по обеим сторонам продаваемого сокровища. Остальные — в углу у запасного выхода, в готовности отбить попытку злоумышленников, кем бы они ни были, похитить шедевр.

Длинный с молотком поперхнулся. Неуверенно произнес:

— Миллион франков. — Нерешительно осмотрел углы потрясенного зала и повторил, как бы прося прощения: — Миллион.

Оглянулся длинный еще раз и пошел набирать цену все выше и выше. А по славному граду Парижу уже летит-трепыхается сенсация. И уже наряды конной полиции отбивают журналистские своры от мраморного входа.

— Миллион сто тысяч! Миллион двести!

До первого миллиона долго взбирались. До второго быстро — счет через сто тысяч пошел: миллион семьсот, миллион восемьсот, миллион девятьсот, два.

— Два двести! Два четыреста!

Десять процентов от цены — владельцам аукциона. С трех миллионов — триста тысяч.

— Три миллиона пятьсот! Четыре!

Вопль из зала:

— Воды! Скорее воды! Даме плохо!

Даму потащили на носилках весьма скоро. Колени вверх. Мордочка чернобурой лисы — вниз. Есть причина такой скорости: санитарам не терпится вышвырнуть даму из зала, скорее вернуться и досмотреть финал.

— Одиннадцать миллионов франков! Двенадцать! Тринадцать!

Тишина в зале такая, что если бы длинный шептал, то все равно во всех углах было бы слышно. Но он кричит. Он кричит как ишак, возбужденный возможностью акта любви. Он кричит, и его слова отскакивают от стен рикошетом:

— Семнадцать! Восемнадцать!

Шустрый делец ногти грызет, словно семечки: видел же, как эту картину подвезли, надо было прямо у входа миллион франков предложить, да и увезти картину еще до аукциона.

— Двадцать один! Двадцать два! Двадцать три!

Самые пронырливые из журналистов давно в зале. Через все кордоны пробились. Настю снимают и шедевр двадцатого века — картину «Вторая мировая война».

— Двадцать четыре миллиона франков!

Вот тут-то в левом дальнем углу рука господина в сальном галстуке опустилась. На двадцать четыре согласны оба. Но господин в левом углу выше этого не пойдет. А господин в правом углу? Его рука победно поднята.

— Двадцать пять миллионов франков!

В правом углу рука поднята. В левом нет.

— Двадцать пять миллионов франков — раз…

Все головы — на господина в левом углу. Он спокоен. Он невозмутим. Он слегка улыбается, выражая непонимание тому вниманию, которого он удостоен. Его руки скрещены на груди.

— Двадцать пять миллионов франков — два!

Господин разводит руками, показывая публике, что выше головы не прыгнешь. Цена немножко кусается…

— Двадцать пять миллионов франков… три!

Бабахнул молоток в сверкающую тарелочку: бом-м-м! Ах, что же тут началось! Тишину разорвало в клочья, в мелкие, глазу незаметные клочки, разорвало, словно манекен гранатой РГД-33. Взревели разом дамы и господа, как верблюды, требующие любви. Люстры хрустальные зазвенели от крика, визга и писка, от аплодисментов и топота.

Журналисты на Настю приступом:

— Мадемуазель Стрелецкая!..

— Мадемуазель Стрелецкая, как всемирно признанный гений и лидер русского суперавангарда, что вы могли бы сказать по поводу…