Оба замолчали, задумались. Прервал Артур.

— Ты понимаешь, Саныч, я на Сахалине давно живу, всю жизнь — ты знаешь, почти полвека. Родился здесь, вырос… Весь его изъездил с концертами и вдоль, и поперёк… И тогда, при советской власти, и сейчас иной раз выезжаю… Где только не был… Но сейчас я просто убит… Я не пойму, почему такая вокруг разруха… Почему всё гибнет? В голове это не укладывается, Санька… Люди должны быть счастливы — перестройка! Всё теперь, можно сказать, частное, всё твоё… Живи-работай-радуйся!.. А у нас работы на острове вообще не стало… Кругом бичи, безработные… Утром, спозаранку, ни на работу, ни в море, ни на завод… а на помойки идут, урны трясти… на рынок, в ларьки с водкой, табаком, порнухой… Не понимаю! У меня мозги кипят, меня клинит! Как это получилось? Почему так произошло? Я всегда гордился Сахалином — ты знаешь… гордился этим островом… Кому-то пусть и дикая окраина, а для меня, для нас, сахалинцев, это Родина. Понимаешь, Саныч, Родина. Мой дом! И я, в меру своих сил, старался принести людям радость… пусть маленькую, но радость… Ты же знаешь, какие мы раньше концерты давали: о любви к Родине, к труду, к жизни… А сейчас! Ты знаешь, что мне теперь заказывают в ресторане, знаешь?

СанСаныч отрицательно качнул головой.

— Не бываю!

— Одну блатату! Представляешь! Бла-та-ту! Я теперь по-фене ботаю, как после четвёртой ходки на зону! Ты представляешь?..

СанСаныч, нахмурившись, опустив голову, задумчиво ковырял вилкой в тарелке, слушал.

— …А я свои песни петь хочу, потому что душа в них моя… Ду-ша! Те песни хочу петь, которые нас объединяли… тогда. Ты только посмотри, какие у нас с тобой песни хорошие были… Помнишь? Только вслушайся, Саныч, что мы потеряли… Я только теперь это и стал понимать. Прозрел будто. Смотри. — Артур под гитару, вслушиваясь в слова, в мелодику, с чувством пропел.

Гляжу в озёра синие, в полях ромашки рву…

Зову тебя Россиею, единственной зову…

Теперь это был тот Артур, каким был раньше, лириком, романтиком, поэтом… И лицо просветлело, и взгляд уже не пустой, растерянный, а глубокий, притягивающий, и тембр голоса обволакивал, завораживая своей чистотой…

— А! — Артур оборвал песню. Восхищённо произнёс. — Какие талантливые слова, Саныч! Близкие, родные, будто я сам и написал… А это, оказывается, Шаферан. Умница! Опередил меня, гад, такой. А какая мелодия! А гармония!.. Простая и вкусная. Композитор Афанасьев постарался — чертяка! Три четверти, Саныч, вальс! Полнейшая сейчас диковина. Таких песен нет вовсе сейчас. И слов таких, как и смысла в них! Вслушаешься, — клинит, — полнейший абсурд!.. Кто они там, по-жизни, эти люди, Шаферан с Афанасьевым, и вообще, я не знаю, но им памятники надо ставить: их песни меня поднимали, понимаешь, одухотворяли… как и многие другие. Мне жить после таких песен хотелось, Саныч, жить!.. А сейчас… — Артур резко бросил руку на струны.

Артур зло оборвал песню, вздохнул, тупо глядя куда-то в пол…

— Действительно — бля… Погань сплошная! — с горечью в голосе задумчиво произнёс он. — А я ведь хорошо помню песни Высоцкого, Окуджавы, Дольского, Визбора, «Песняров»… Долуханяна… Туликова, Жени Мартынова… Кстати, смотри, какая красота — его «Отчий дом».

— Не петь — рыдать хочется. Старею, наверное. — Артур вновь замолчал, раздумывая. С грустью глянул на товарища. — Много было у нас с тобой песен хороших, Саныч, всех и не перечислишь… Золотой фонд, можно сказать. А их сейчас «братки» слушать не хотят, нос воротят… Не для них это. А у остальных — не тот настрой… Ни работы, ни идеалов, ни денег… Его вообще нет, настроя этого… Разве ж только выпить… Вот, точно: давай, Саныч, за это и выпьем…

Конечно выпили.

— Что после себя мы оставляем, Саныч? Что?.. Пепел в душе? У тебя-то, хоть, ладно, дело какое-то, бизнес… Главное — сын. А у меня… Девки одни, даже внука нет — внучка, представляешь! — Вновь оборвал себя. — Всё, стоп! А то я опять расклеюсь… Давай выпьем за тебя, друг ты мой, Саныч. Я тобой так горжусь, так горжусь… За то, что помнишь… приехал… Давай, за тебя.

— И за тебя!

— Ладно, хорошо, за нас!..

Кажется, сильно напились… Даже более того… Для СанСаныча вообще был непривычный перебор. Ох-х!..

Зима. За окном поздняя ночь… время под утро. В разных комнатах не очень, скажем, тёплой Южно-Сахалинской двухкомнатной, холостяцкой сейчас квартиры, кое-как раздевшись, спят два пьяных мужика, два старых товарища… Музыканты в прошлом… Хотя это понятие к ним пожалуй не подходит, оно неправильное. Всё наоборот. Музыкант, как известно — это не профессия, это диагноз. Это патология. Музыкант — он или есть, или он не му… То есть никаких «в прошлом». Следует понимать так: сладко спят два очень хороших, талантливых, в прошл… нет, опять не так: два талантливых музыканта мирно посапывая, сладко сейчас спят… и всё, точка. Вот так правильно, потому что справедливо.

А ветер на улице заунывно гонит стылую снежную позёмку… Время такое: зима. Конец января. Везде холодно… Всем, и во всём.

Проснулись друзья, конечно же, поздно, уже к обеду. Порядок наводить не стали. Танька придёт — приберёт. Если нет, тогда уж сами. Потом. — Отмахнулся Артур. Не-до-то-го сейчас!.. Успеем! Кое-как умылись, побрились, щедро облили бритые щёки резко запашистым импортным одеколоном, пошли обедать — или ещё завтракать! — это без разницы. Не в кафе пошли, а именно в ресторан. Помня ужин, на ресторане Сан Саныч категорически настоял. Как бы алаверды. Артур категорически и не возражал. Невзирая на некоторую тошноту и головную боль — энергично двинулись в общепит.