В январе 1996 года город Южно-Сахалинск выглядел такой же своеобразной неубранной похмельной квартирой, какую только что оставили за собой старые друзья.

На тротуарах утоптанная, грязная, заплёванная, в окурках, корка скользкого снега. От этого друзья шли почти конькобежной, шаркающей походкой, поминутно оскальзываясь, хватаясь друг за друга, часто прямо за воздух. Середина проезжей части улиц выглядела более или менее очищенной, но напоминала скорее ванну, нежели дорогу. Снег с неё не вывозили, а расталкивали по обеим сторонам дороги, возводя своеобразные полуметровые, где и выше, снежные брустверы. Коммунальщики, видимо беспокоясь о здоровье граждан, отделяли тем самым пешеходов от проезжей части буфером безопасности, на самом деле, полосой сложных препятствий. Брустверы везде утоптанные, скользкие. Во многих местах, особенно в районах автобусных остановок, перекрёстков либо торговых точек, в них были пробиты своеобразные тропинки, где и просто широкие, слоновьи, углубления от множества ног. Снег грязный, местами чёрный. Углы домов, торговых киосков, стволы редких деревьев и просто снежные сугробы щедро расцвечены собачьими жёлтыми отметинами, и просто помётом… Жилой фонд, как говорят чиновники, весь старый, от пятидесяти лет и выше, в основном двух— и пятиэтажных конструкций. Как и Хабаровск, отметил СанСаныч. Правда высились и девятиэтажки, тоже как и в Хабаровске, но здесь их мало, несколько всего. Проект «высоток» невзрачный, невыразительный, скорее убогий. Создавалось впечатление, что на внешнюю часть города, фасадную, архитекторам было наплевать, не до красот, как бы. Задача у них была похоже другой — скорее б заселить-расселить… К тому же, внешнюю, очень пёструю по-виду часть жилых и прочих домов, портила не только самодеятельная балконная и телеантенная вакханалия, но и грубая паутина труб газовых подводок, протянутая с наружной части домов. Своеобразный вызов прихотливому глазу… Нате, мол, вам! «Архи…тектоника»! А вот у нас, в Хабаровске, таких именно газовых труб нет, отметил СанСаныч, у нас на кухнях электричество. Но говорить Артуру об этом не стал, потому что всё остальное было как и в его городе.

На улице было не так холодно, как в это время в Хабаровске. Сказывался влажный морской климат, и тёплые ветры. Не холодные, шершавые, как в Хабаровске, а почти ласковые, нежные. Но немногочисленные прохожие, кажется, не замечали этого приятного явления. Очень спешили куда-то, торопились, кутаясь, ёжась, недовольно пряча лица от ветерка в воротниках своей зимней одежды… А на взгляд гостя, наоборот, было свежо и приятно. И водку они пили не из опилок, поэтому, и не было им ничего с трёх, четырёх, или там, пяти бутылок…

Одна сторона города, чуть взбираясь на взгорок, покорно прилегла у подножья довольно высокой и крутой горы, уходящей в поднебесье. Всё её огромное тело, весь большой конус горы, от подножья до самой вершины плотно укутан очень красивой тёмно-зелёной шубой, а может даже и юбочкой, из высоких вечно зелёных деревьев. Правда почти где-то вверху, выше середины, заметен некоторый дефект на её одежде, как неаккуратный шов, либо замок от банальной застёжки… Серьёзно портил собой искрящуюся от снега очень модную и дорогую шубку-юбочку.

— Это — трамплин! — заметив вопрос в глазах гостя, пояснил Артур. — Там подъёмник, горнолыжная слаломная трасса и трамплин. — И уважительно подчеркнул. — Международного уровня комплекс. Наша Олимпийская сборная всегда здесь… раньше тренировалась. Турбаза «Горный воздух».

— Ух, ты! Олимпйская!.. Интересно. А ты не пробовал…

— Нет, — чуть задыхаясь от неудобной, конькобежной, походки по нечищеной пешеходной дорожке, тоже, кстати, кутаясь в шарф, коротко пояснил Артур. — Раз попробовал — больше не надо.

— Что так?

— Как шмякнулся, — Артур со смехом пояснил. — Как помидор об стенку… Будто на части всего разнесло… Почти всю гору летел: голова-ноги, голова-ноги!.. Ага! Еле встал. Там же сумасшедшая скорость! О-о-о! Нет, я уж лучше пешком или на саночках… — указал рукой. — Вот тут, например, с детской горки.

— Я тоже один раз прокатился на слаломных, — вспомнил СанСаныч. — В Иркутске, в классе пятом — шестом. Не помню. Тоже чуть полгоры не «слаломал» — в дерево тогда сильно врезался. Не успел даже как следует и разогнаться… Хорошо лыжи пластиковые были «Пиринки». Выдержали. Но бока намял. Лыжи достались тяжёлые, не по-возрасту… да и не учил никто… — С восхищением оглядывая высоченную гору, заметил. — Там и воздух наверное чистый…

— Лечебный даже… Да мы будем там сегодня… Вечером.

— О! Отлично! А что там? Почему вечером?

— А мы вечером там, по-пятницам, обычно собираемся. Сегодня же пятница! — видя, что друг не понимает, разъяснил. — Клуб там у нас. Сюрприз для тебя! Увидишь — тебе понравится.

Ресторан, хотя время уже во всю рабочее, был совершенно пуст — ни одного посетителя. Меню значит полное, не съели ещё, потирая руки, одновременно подумали друзья, выбирая место. Легко и выбрали — в пустом зале, в глубине, у окна, с видом на эстраду… Присели, оглядывая пустой зал. Ресторан, как ресторан — обычный, в общем, «нашенский»… Но совершенно пустой. Прислушались, — ни звука.

— Что-то не понятное, — заметил Артур. — Гхе-гхы… — Громко прокашлялся. — Время-то рабочее. — Сообщил он. Друзья прислушались… Полнейшая тишина. Ни звука. Только с улицы слышен звук проезжающих машин. — Эге-гей! — мелодично, по-оперному, прокричал вновь Артур, как пропел. — Привыкли р-руки к то-пора-ам… — и прислушался. Фраза прозвучала классно, как зов фанфары. Нет, на неё так же никто не отреагировал. Никакой реакции. — Да что такое, мать иху ити! — Громко возмутился Артур, грохнув кулаком по-столу. — Долго мы ждать здесь будем, нет?

На эту его «ити» что-то и среагировало, клюнуло, сказать. Из-за шторы, отделяющей зал от кухни, высунулась голова официантки, с отличительным высоким кокошником на голове, удивлённо почему-то округлила глазки, будто не ожидала увидеть посетителей, и тут же исчезла.

— Эй! — вдогонку ей крикнул Артур, но опоздал.

Сразу же за этим, где-то там, за шторой, в глубине, послышался звонкий, дробный звук падающей на пол кастрюли или крышки, а может и сковороды — чего-то кухонного… За этим чьё-то недовольное глухое скороговористое бормотанье, как выговор.