— Дайте еще, пожалуйства, пакет кофе и скажите мне, где живет эта пожилая дама, которой я тогда накупил ваших прекраснейших продуктов, я обещал занести ей кофе, но замотался и забыл.

— Матушка Ансельм? Дом 38 по нашему бульвару, шестой этаж. Не беспокойтесь, вашего друга, мсье… м-м-м… Клюзеля, обслужат как махараджу.

На четвертом пролете черной лестницы Жозеф почувствовал, что ноги у него подкашиваются от усталости. На пятом сбилось дыхание.

«Ненавижу высоту…»

Наконец шестой! Вот радость-то!

Покоритель вершин устремился в коридор с множеством дверей в комнаты служанок. В конце коридора свет не горел, нужно было двигаться на ощупь.

«Швейцар сказал, что она живет здесь».

Он постучал.

Матушка Ансельм встретила его, ласково улыбаясь, усадила на соломенный стул и сама села на кровать. Жозеф оглядел скромную обстановку: все лучилось чистотой. Он тотчас же почувствовал себя уютно, как дома: словно в детство попал.

— Я принес вам пакет кофе.

— О! Как это мило с вашей стороны, а то все цикорий да цикорий… Кофе мне не по карману, больно уж дорог. Вы просто умница, молодой человек, потому что лазить по этим лестницам с моими суставами… Двадцать лет я как вьючный мул таскала тележку с овощами и фруктами, закупалась в Ле-Аль и взад-вперед ездила по бульвару Рошшуар. А с какой стати вы оказываете мне эти услуги?

— Я могу задать вам один вопрос?

— Ну давайте.

— Вы знакомы с Ферменом Кабриером?

— Знакома ли я с ним! Да я его еще мальчиком помню. В былые времена мы с моим стариком жили на Холме, мы были молоды, эх! Мы жили на улице, которая круто спускалась вниз, к мостовым и рынку, это еще до строительства Сакре-Кёр, тут была деревня деревней. У каждого был собственный сад, собственный колодец, мы держали корову, и я продавала масло до того, как заняться торговлей овощами. Мы жили деревенской жизнью, как одна семья, помогали друг другу. После школы я смотрела за детишками тех соседей, кто работал допоздна. Фермен был моим любимчиком, такой был славный парнишка, не дергался по пустякам, десять лет ему было, тощий как жердь, маленький мышонок, да что там говорить, недоношенный, сперва вообще говорили, не жилец! Он хорошо учился, вечно сидел над книжками, которые ему давал учитель. Он часто получал награды, но поскольку был замкнут и нелюдим, его считали слегка ненормальным. Он уже тогда рисовал, мечтал стать художником, только, сами понимаете, заниматься у мастера в мастерской, когда твои родители едва сводят концы с концами, а у тебя при этом еще время от времени случаются припадки падучей… Когда его папа и мама померли, он собрал свои манатки и исчез. Я хотела оставить его у нас, но мы слишком бедны. Увидела его снова я только через два года. Он рассказал мне, что ходил на корабле до Тонкина, драил палубу и колол матросам татуировки. Это все, что мне удалось узнать, он по большей части молчун. Живет как живется, выкручивается, лишь бы получалось делать то, что ему нужно, а ему в жизни одно нужно — рисовать на тротуаре. Иногда он находит себе какую-нибудь сдельную работенку часа на три, но ничего постоянного даже не намечается. Знаете, мсье, люди чешут языками, они болтают, что безработные все бездельники, подонки общества, но когда ты с детства ни в чем не нуждаешься, ты не имеешь права судить других. Я пытаюсь ему как-то помочь тем, что в моих силах. А почему вы им интересуетесь?

— Вы мне показывали амулет, который он вам подарил, я подумал, что вы дружите и…

Жозеф оглядел по очереди слуховое окно над водостоком, начищенную плитку, железную кровать, милое лицо матушки Ансельм в облаке седых волос. И решился.

— Поскольку вы все равно это узнаете, скажу: полиция подозревает его в двух убийствах, которые были совершены в Часовом тупике.

— Что вы говорите? Его? Да он кроткий как ягненок. А когда было совершено первое преступление?

— 29 октября, примерно в полночь.

— Тогда это точно не он, он был тогда у меня. Надо вам сказать, что это день моего рождения, шестьдесят восемь лет стукнуло. Я Скорпион по знаку, но я не могу предательски ужалить из-за угла. Было поздно, холодно, он спал на коврике, завернувшись в покрывало, и ушел с утра, выпив кружку цикория. Вы мне верите, а?

— Да, я вам верю, но вам придется повторить свое свидетельство полиции.

— Я готова подтвердить, будьте уверены. А когда произошло второе убийство?

— Вчера. На том же месте в тот же час.

— Не он это! В хорошую погоду с наступлением сумерек он ночует на Холме в кустах. А зимой находит пристанище на заводе по сборке омнибусов, на углу улицы Шампьонне. Он старается принести людям пользу, спросите кого хотите, о нем никто дурного слова не скажет.

— Я это и хочу сделать. Не беспокойтесь, я вытащу его оттуда. А к вам я еще зайду.

Матушка Ансельм помрачнела.

— Ох, нервы у меня шалят! Не представляете, чего только себе на ночь не напридумываешь! Мысли бегут, не остановишь. Ну вы точно ко мне еще придете? Обещаете?

— Обещаю, — твердо сказал Жозеф, кладя на стол пакетик драже и две плитки шоколада.

Большой завод на улице Шампьонне выполнял все операции по сборке омнибусов и трамваев. На его территории теснилось огромное количество мастерских и объединений. Каких здесь мастеровых только не было! Каретники, мастера по колесам, наладчики рессор, кузнецы, плотники, краснодеревщики, стекольщики, фонарщики, токари, оцинковщики, болторезчики, шорники населяли этот маленький трудолюбивый город. Как же проникнуть туда? К кому обратиться, чтобы найти среди толпы рабочего люда Фермена Кабриера?

Небо потемнело. Вскоре заводской гудок отпустит всех на волю. Жозеф решил рискнуть. Он подошел к будке и спросил ночного сторожа, который как раз заступал на ночную смену. Тот недоуменно пожал плечами.

— Я ночной сторож, вот дневной может знать. Не я же сюда рабочих нанимаю. Завтра зайдите, я узнаю. Как, вы сказали, его зовут?

Тут Жозеф заметил в глубине сторожки, на столе, рядом с котелком, страницу газеты «Ле Пти Паризьен», где две полосы занимала статья с заголовком: