“Let him look out,” said Father Brown (пусть он выглянет /как солнце/ = хотелось бы на него взглянуть, – сказал отец Браун; to look out – выглядывать). “The sun was the cruellest of all the gods (солнце было самым жестоким из всех богов). But what does that monstrous eye mean (но что означает этот гигантский глаз; monstrous – чудовищный; гигантский, исполинский; to mean – иметь в виду; значить, означать)?”

 I have two lady typewriters underneath me, and this enthusiastic old humbug on top. He calls himself the New Priest of Apollo, and he worships the sun.”

“Let him look out,” said Father Brown. “The sun was the cruellest of all the gods. But what does that monstrous eye mean?”

“As I understand it, it is a theory of theirs,” answered Flambeau (насколько я понимаю, у них существует своя теория, – отвечал Фламбо), “that a man can endure anything (будто любой человек может вынести все, что угодно) if his mind is quite steady (если его дух достаточно силен; mind – ум, разум; дух, душа; steady – устойчивый; прочный, твердый). Their two great symbols are the sun and the open eye (два их главных символа – это солнце и открытый глаз; great – большой, огромный; великий); for they say that if a man were really healthy (поскольку они утверждают, что если бы человек был по-настоящему здоров; really – действительно, в самом деле; health – здоровье) he could stare at the sun (он смог бы /долго/ смотреть на солнце; to stare – пристально смотреть, вглядываться).”

“If a man were really healthy,” said Father Brown (если человек был бы по-настоящему здоров), “he would not bother to stare at it (он бы и не подумал смотреть на него; to bother – надоедать, докучать; утруждать, давать себе труд; задумываться).”

 “As I understand it, it is a theory of theirs,” answered Flambeau, “that a man can endure anything if his mind is quite steady. Their two great symbols are the sun and the open eye; for they say that if a man were really healthy he could stare at the sun.”

“If a man were really healthy,” said Father Brown, “he would not bother to stare at it.”

“Well, that’s all I can tell you about the new religion (ну, вот и все, что я могу рассказать вам об этой новой религии),” went on Flambeau carelessly (продолжал Фламбо беспечно; to go on – продолжать; care – забота, попечение). “It claims, of course, that it can cure all physical diseases (ну, и, конечно же, они утверждают, что их религия: «она» может вылечить все телесные заболевания; to claim – требовать, заявлять права /на что-л./; заявлять, утверждать).”

“Can it cure the one spiritual disease (а может она вылечить единственную духовную = душевную болезнь; the one – тот самый; единственный)?” asked Father Brown, with a serious curiosity (спросил отец Браун серьезно и с любопытством).

“And what is the one spiritual disease (а что это за единственная душевная болезнь)?” asked Flambeau, smiling (спросил Фламбо, улыбаясь).

“Oh, thinking one is quite well,” said his friend (о, /это когда кто-то/ полагает, что он в полном порядке; well – хороший, в хорошем состоянии; здоровый, выздоровевший).

 “Well, that’s all I can tell you about the new religion,” went on Flambeau carelessly. “It claims, of course, that it can cure all physical diseases.”

“Can it cure the one spiritual disease?” asked Father Brown, with a serious curiosity.

“And what is the one spiritual disease?” asked Flambeau, smiling.

“Oh, thinking one is quite well,” said his friend.

Flambeau was more interested in the quiet little office below him (Фламбо больше интересовала тихая маленькая контора внизу: «под ним»; to be interested in – проявлять интерес к) than in the flamboyant temple above (нежели помпезный храм наверху; flamboyant – пламенеющий, яркий; вычурный, напыщенный). He was a lucid Southerner (он был рассудительным, как /большинство/ южан; lucid – светлый, светящийся; здравомыслящий; Southerner – южанин, уроженец юга; South – юг; южная часть страны), incapable of conceiving himself as anything but a Catholic or an atheist (неспособный вообразить себя кем-то другим, кроме как католиком или атеистом; to conceive – постигать, понимать; представлять); and new religions of a bright and pallid sort (и новые религии, многообещающие или занудные, не имеет значения; bright – яркий; подающий надежды; pallid – /мертвенно-/бледный; неинтересный, скучный; sort – вид, сорт, тип) were not much in his line (не очень-то его занимали; to be in one’s line – быть в чьей-л. компетенции; much – весьма, в большой степени).

 Flambeau was more interested in the quiet little office below him than in the flamboyant temple above. He was a lucid Southerner, incapable of conceiving himself as anything but a Catholic or an atheist; and new religions of a bright and pallid sort were not much in his line.

But humanity was always in his line (но к представителям рода человеческого он всегда испытывал интерес; humanity – человечество; человеческая природа), especially when it was good-looking (особенно если они обладали приятной внешностью; good-looking – хорошо выглядящий); moreover, the ladies downstairs were characters in their way (а дамы с нижнего этажа помимо этого отличались еще и оригинальностью; moreover – сверх того, кроме того; character – характер, нрав; личность; оригинал, чудак; in one’s way – в своем роде). The office was kept by two sisters (контору держали две сестры; to keep – держать, хранить; вести /хозяйство/, управлять /чем-л./), both slight and dark (обе стройные и с темными /волосами/), one of them tall and striking (одна из них – высокого /роста/ и с необыкновенной /внешностью/; striking – поразительный, необыкновенный; to strike – наносить удар; поражать, производить впечатление). She had a dark, eager and aquiline profile (у нее был строгий орлиный, резко очерченный профиль; dark – темный, лишенный света; мрачный, хмурый; eager – страстно желающий, жаждущий; резкий /устар./; profile – очертания, контур; профиль), and was one of those women (и /она/ была одной из тех женщин) whom one always thinks of in profile (которая всегда запоминается своими контурами; to think of – думать о; вспоминать, припоминать), as of the clean-cut edge of some weapon (как остро отточенное: «чисто отрезанное» лезвие какого-нибудь /холодного/ оружия).

 But humanity was always in his line, especially when it was good-looking; moreover, the ladies downstairs were characters in their way. The office was kept by two sisters, both slight and dark, one of them tall and striking. She had a dark, eager and aquiline profile, and was one of those women whom one always thinks of in profile, as of the clean-cut edge of some weapon.

She seemed to cleave her way through life (казалось, она рассекает собою свой путь сквозь жизнь; to cleave – раскалывать; прорубать /путь/). She had eyes of startling brilliancy (глаза ее имели поразительный блеск; to startle – вздрогнуть /от испуга или удивления/; поразить, сильно удивить), but it was the brilliancy of steel rather than of diamonds (но блеск этот был скорее /блеском/ стали, нежели бриллиантов); and her straight, slim figure was a shade too stiff for its grace (а ее прямая стройная фигура была слишком уж прямой, чтобы быть изящной; shade – тень, полумрак; незначительное количество /чего-л./; stiff – жесткий, негнущийся; grace – грация, грациозность; изящество). Her younger sister was like her shortened shadow (ее младшая сестра была, точно ее укороченная тень), a little greyer, paler, and more insignificant (немного мрачнее, бледнее и незаметнее: «более незначительной»; grey – серый; мрачный, безрадостный; pale – бледный). They both wore a business-like black (обе носили деловые = строгие черные /платья/; to wear), with little masculine cuffs and collars (с маленькими мужскими манжетами и воротничками).