Шрифт:
— Какие тут могут быть клады! — поддержал сотника и пан Куча, коему совсем не хотелось, чтобы кто другой захватил то, что должно достаться ему одному. — Клады, клады! Смешно слушать!
— Как же взять их? — спросил гончар Саливон.
— Заклятый клад так просто не возьмешь!
Большая толпа тихо зашумела.
Заговорили о сокровищах: что слышали да знали.
Кто поведал про запорожца, что, на Сечь едучи, схоронил где-то здесь, в иле, на дне Рубайла, червончики, зашитые в воловью шкуру, и немалую лодку с ружьями, ножами, пистолями, тоже обшитую шкурами.
А кто сказывал, как бывает страшно брать заколдованные деньги, что они даются не всякому, да про клад заклятый на двенадцать человеческих голов:
— Десять уже пропало. Еще один пропадет кто-либо, а уж потом можно будет и взять!
Рассказывали и про винные погреба, найденные под землей, и про выдолбленную дубовую колоду с горючей водкой, и про кадку с деньгами, и про запорожские кузницы, зарытые в лихолетье: с железом, углем, свинцом, с пушками и оружием, о гробе, полном денег, и о коренном зубе мертвеца, необходимом для того, чтоб денежки те, не причинив вреда, дались бы в руки.
То ведь были такие времена, когда и впрямь зарывали повсюду уйму денег и всякого добра.
И пели тогда в песне:
По тім боці огні горять — нікому тушити, По цім боці орда суне — нікому спинити. Зажурилась Укра"iна, що нігде прожита, Гей, витоптала орда кіньми маленькі"i діти. Малих дітей витоптала, старих порубала, Молодую челядоньку у полон забрала…Вот и бежали люди куда глаза глядят, прятали добро, зарывали деньги — и ватагами, и в одиночку, но возвращались за ними, ой-ой, возвращались не все…
А сокровища оставались в земле.
— Было у нас… — начал, на бугорок подымаясь, дед Непейпиво, бывший козак, стройный, седой, с усами, пожелтевшими от тютюна, и люди снова притихли, слушая, а затем что старик говорил очень тихо, еще более глубокая тишина охватила толпу. — Расскажу о себе, детки…
— Погромче, дед Шайтан! — попросил Хивря.
— А ты не погоняй! — ощерился на сотника Непейпиво, прозванный за строптивость Шайтаном, и повернулся к народу: — Я ж когда-то докопался до клада, детки.
— То-то вы так богаты, дедусю! — засмеялся какой-то безусый чеботарь, потому что у деда Шайтана не было ни кола ни двора, а жил он тем, что мастерил людям постолы.
— Докопался, а не взял!
— Почему ж, дедусю?
— А потому… Всяк знает, детки, что сие неверное дело начинать лучше в страстной четверг, либо под пасху, либо вот завтра — в клечальное воскресенье…
— Завтра и начнем! — зашумели люди.
— Можно и под Ивана Купала, соколы мои… Однако со мной эта беда приключилась как раз в чистый четверг, после вечерни. Выстоял я страсти господни и, свечки не погасив, донес огонь до самой могилы…
— До какой это? Где она?
— У нас же, в яру Скаженом: овражек там есть, а посредине — холмик…
— Под Неопалимым дубом, дед?
— Нет, маленько дальше, — неуверенно отвечал Шайтан.
— А какая ж примета?
— Камень лежит, а на нем полумесяц был когда-то высечен, теперь уж и не видно. Так вот — от камня того на полудень надобно было отмерить двенадцать шагов, а там уж и рыть…
— Боже мой! — вскрикнула коротконогая и дебелая девка.
— Вот и пошли мы втроем: Вавило Брус покойный, я… да еще Северин Самотока, он — здесь, соврать не даст.
— Да он же глух!
— Ничего! У него, гляди, уши пухнут, коли кто брешет при нем… Вот и дошли мы с горящей свечкой до того камня с полумесяцем, отмерили двенадцать шагов, покурили херувимским ладаном из черепочка, перекрестились, да и начали копать. А вокруг — так тихо, ни-ни!.. Копали мы, копали и докопались до железной двери. А за той дверью…
— Ой! — вскрикнула в ужасе та же дебелая девка.
— За дверью железной, — продолжал дед Шайтан, — увидели мы в погребе три бочонка с червонцами, и так они, те бочонки, рассохлись, что и клепки напрочь повыпадали, а червончики сияют, аж в погребе все видно. Мы уж хотели было денежки забрать, да видим — перед бочонками корытца какие-то, а в них будто кровь… и надпись кириллицею: «Хочешь червончиков, испей крови».
— Сохрани и помилуй, — по-женски осенил себя широким крестом Хивря.
— Вот мы втроем встали и стоим: боязно! А что, думаем, если то кровь — татарская?
— Как же ты ее отведаешь!
— Или христианская…
— Грешно! — отозвались в толпе.
— А может, и чертова…
— Не приведи бог!
— Постояли мы, потом засыпали, что раскопали, и ушли. Побоялись заклятых денег! Так они, может, где-то и поныне лежат.