— Иванку, как тебя долго не было! Год или больше?

— Всего неделю.

— Неделя! И это ты считаешь не долго?

— Очень долго, но я все это время думал о тебе, и поэтому мне всегда казалось, что мы вместе.

— Тогда я прощаю, — улыбнулась Ружана и повела меня через прихожую в комнаты.

— Наших никого нет дома, — говорила она на ходу, — Василь в банке, а Юлия ушла с детьми… Я так рада, что ты приехал, и так хотелось, чтобы надолго.

— А если совсем?

Ружана остановилась.

— Совсем в Ужгород?

— Может быть, и так, — сказал я.

Она заглянула мне в глаза и, помедлив немного, сказала:

— С тобой что-то случилось.

— Пока еще, пожалуй, нет…

— Нет, что-то случилось, — повторила Ружана уже настойчивее, и в глазах ее появилась тревога.

Я ничего не думал скрывать от нее, наоборот, она была единственным существом, которому я доверял, к которому я шел, чтобы рассказать все, но не так сразу, едва переступив порог дома…

Ружана усадила меня в кресло, а сама села напротив на невысокую мягкую скамеечку.

— Прошу тебя, не скрывай ничего, — произнесла, заглядывая мне в глаза.

И я принялся рассказывать о том, что произошло в Студенице.

Ружана подавленно слушала меня.

— Боже мой, — воскликнула она, когда я кончил, — как жестоко! Неужели нельзя помешать такому преступлению?

— Не знаю, можно ли помешать, — ответил я, — но молчать не могу. Я скажу Матлаху, потребую от него…

— Матлах? — Ружана взяла меня за руку. — Да ведь он не послушает тебя, Иванку!

— Я и не тешу себя такой надеждой… Но тем хуже для него.

На лице Ружаны появился испуг.

— Значит… Значит, ты порвешь с ним?

— Да.

Она растерялась.

— А мы, Иванку?.. Что будете нами? — И, поняв, чем это грозит, рванулась ко мне, прижалась и зашептала с отчаянием: — Ради бога, не делай этого! Не делай ничего такого, что помешает нам быть вместе. Если бы я только могла хоть чем-нибудь помочь этим несчастным людям, но я бессильна, и ты бессилен, и ничего не изменится, если ты уйдешь от Матлаха… Подумай о будущем.

— О нем как раз я и думаю, Ружана, о нашем будущем…

Я молча поднялся со стула. Ружана глядела на меня вопрошающе, с мольбой. И вдруг я понял, что напрасно пришел сюда и напрасно надеялся услышать здесь слово поддержки.

— Почему ты молчишь? Ты сердишься? — дрожащим голосом спросила Ружана. — Но ведь я хочу тебе добра.

— Нет, неправда! — с горечью возразил я. — Ты согласна, чтобы я за наше будущее благополучие заплатил своей совестью. Верю, что тебе жаль тех несчастных, которых гонят с их собственной земли, обрекают на голод, на смерть. Да что толку в такой жалости? Жить дальше так нельзя, Ружана, невозможно!

— А меня тебе не жаль? — горько усмехнулась Ружана. — Ты не должен, не имеешь права жертвовать нашим счастьем.

Я взял шляпу и направился к двери. На пороге я задержался мгновение…

Ружана молчала, не поднимая глаз.

По двору я уже не шел, а почти бежал.

Только у калитки я замедлил шаги и оглянулся в тайной надежде, что Ружана окликнет меня, но этого не случилось…

Матлаха в гостинице не было. Пришлось дожидаться его возвращения в компании Матлаха-младшего, угрюмого, молчаливого детины, которого отец теперь держал за секретаря вместо получившего отставку Сабо.

Помню, как, придя однажды к Матлаху, я был крайне удивлен, что возле него не оказалось его тени.

— Негоже мне его стало дальше держать, — ответил на мой вопрос Матлах. — Я на людях бываю, а он и на человека как-то не похож, — крыса.

— Зачем же было такого брать в секретари? — спросил я.

— Обманулся, — буркнул Матлах и отвел глаза.

Но на самом деле Матлаху трудно было обмануться, он отлично знал, что берет к себе человека мелкого, завистливого, способного из-за своей зависти на все. Однако эта способность Сабо превзошла все ожидания его хозяина. Держать такого при себе становилось неудобным, тем более что не только матлаховские батраки, селяне, я, но и сам Матлах в глубине души с презрением относился к Сабо. И Матлаху пришлось с ним расстаться. Куда девался Сабо, никто так и не знал.

Ждать мне пришлось долго. Вернулся Матлах в гостиницу с сумерками, довольный и возбужденный.

— Ну, Андрию, — сказал он сыну, въезжая на своей коляске из небольшой прихожей в номер, — нехай коммунисты пишут сколько им влезет. Долги приписали в суде. Теперь уже закон мой! Теперь… — И вдруг Матлах осекся, заметив меня. — А-а-а, то вы, пане Белинец? — он сделал круг по комнате. — Ну, ничего, ничего…

Я побелел от негодования. Он видит во мне своего сообщника! Да и как он мог думать иначе о человеке, целиком от него зависящем, знания которого он купил, как покупал вое, что ему было нужно: батрацкие руки, закон, депутата Лещецкого.