Темно. Пахло плесенью, и Федор готов был поклясться, что к запаху плесени и сырости примешивался еще какой-то запах. И не без внутреннего содрогания подумал о том, что так пахнуть может только кровь.

Ставни не поддавались, и Василий долго возился с ними. Наконец в комнату ворвался поток света, вырвав из темноты край стола и кусок стены с отвалившейся штукатуркой.

— А кто окна забивал? — спросил Кравчук осматриваясь.

— Я, — ответил Василий. — После сорокового дня и позабивал. Должен же я был чем-то хозяйку отблагодарить. Али не так?

— Так, Василий. Где ты их увидел, когда пришел сюда?

— А вот здесь. — Он показал в самый центр комнаты. — Крест-накрест лежали. Будто бы заползали друг на друга. Что за блажь у него — раскладывать их таким образом?

— А где Мария Сергеевна пряталась?

— Маша, что ли? Она в соседней комнате была.

Кравчук обратил внимание на то, что Василий ходил по дому боязливо и как-то очень осторожно. Не по прямой, как это сделал бы всякий другой на его месте. А будто бы обходил какие-то невидимые препятствия.

— Здесь трупы, что ли, лежали? — догадался Кравчук.

— Да… Все до малейшего пятнышка крови помню, — глухо ответил Василий.

Прошли в соседнюю комнату, такую же мрачную. Не будь на стене семейных фотографий, было бы и вовсе тоскливо.

В углу стояла кровать с высокими металлическими спинками, изрядно продавленная. Сомневаться не приходилось — на этой кровати спало не одно поколение Завьяловых.

Присев, Василий указал под кровать.

— Вот крышка погреба, видите?

Федор Кравчук нагнулся. Действительно, в доски пола был врезан люк, в центре которого торчала металлическая скоба.

— Крышка люка в тот раз открыта была. Вот барышня туда и юркнула, крышку отпустила, да там и сознание потеряла.

Откинув крышку, он зажег спичку, посветив вовнутрь. Из глубины дохнуло холодом и сыростью. Крутая лестница с прогнившими ступенями уводила вниз. Погреб зарос плесенью и мхом.

— Повезло ей.

— Счастье улыбнулось, — сдержанно согласился Василий. — Я как покойников увидел, когда в комнату зашел, так просто сразу отсюда бежать хотел. А потом мне вдруг стон почудился. Думаю, может, кто-то живой остался. Присмотрелся — все мертвы! Почудилось, думаю, стон ведь как будто бы из-под земли идет. И без того жутко, а тут такое. Прошел я в эту комнату, заглянул в подвал, а там Мария лежит. После этого случая она сама не своя сделалась. Как будто бы что-то подломилось в ней. Прежде со всеми издалека здоровалась, рукой еще помашет, а тут идет навстречу и как будто бы даже не видит. А то даже и отвернется, чтобы глазами не встретиться. О как девку испортили!

Федор зябко повел плечами. Хотелось выйти на свежий воздух.

— Пойдем. И впрямь жутковатое место.

— И я об том же. У меня все нутро издергалось, — кивнул Василий с заметным облегчением.

Вышли на улицу, небо заволокло плотной серой дымкой. Под стать настроению. Кому было хорошо, так это водителю — откинувшись на сиденье, он дремал. Шофер был из той категории людей, что способны спать в любую свободную минуту, используя для сна самые невероятные позы. Оставалось только удивляться, как он умудрялся не уснуть во время вождения.

Жаль, конечно, но парня придется будить. Не пешим же до Москвы добираться!

Пропустив мчавшуюся по рельсам конку, Иван Емельянович перешел улицу. Он старался идти спокойным шагом, чтобы ни у кого не возникло подозрения, что он бежит от здания Лубянки, взяв руки в ноги. Пусть знают, что ему нечего бояться, даже в самой Чека.

А что, собственно, произошло?

Ничего особенного, просто один серьезный человек пригласил для беседы другого. Никакого повода для беспокойства.

Вызывали его только потому, что был ограблен магазин, который он сторожил. Разумеется, как свидетеля. На какое-то мгновение его захлестнул гнев — если бы не ограбление, так он жил бы по-прежнему и чекистам до него и дела не было. А сейчас, в силу случайности, они могут заинтересоваться и его прошлой жизнью.

Даже если кто-то наблюдал бы за Емельянычем со стороны, то вряд ли сумел бы отметить какую-то перемену в его поведении. Стараясь не выходить из образа усталого, слегка придавленного жизнью человека, он дошел до конца улицы и, завернув за угол, не без наслаждения распрямил спину.

Выкусите, господа большевики! Мы с вами еще повоюем!

Прижавшись к тротуару, стоял крытый экипаж. Иван Емельянович коротко оглянулся. Кажись, никого! И юрко прыгнул в коляску.

— Пошел! Да побыстрее.

Кучер, стряхнув с себя дрему, поторопил застоявшуюся лошадку. Размеренно цокая по булыжной мостовой, лошадка все дальше увозила пассажира от Лубянской площади.

— А я-то думал, что тебя не выпустят, Емельяныч, — взволнованно сказал возница, не оборачиваясь.

— Ничего, Гурьян! Еще поживем! А ты не каркай тут под руку. Лучше поторопись!