– Да конечно, друган.

Сыр, случалось, бывал у нас, когда мы доставали свои перчатки. Он вспоминает про тыкву, что у него подмышкой. Подымает ее, суя обратно в разговор.

– Вот нашел на аллее, хотим поиграть ей в футбол.

К нам подходят его дружки.

– Здесь, что ли, Сыр? – спрашивают они.

– Ну да.

И он крепким пинком отправляет тыкву по аллее. Кто-то бросается следом и бежит обратно с тыквой.

– Хватай его! – вопит другой, и игра началась. Моментом делимся на команды, парня с тыквой валят, и ее обломки летят по всей аллее.

– Руб!

Я прошу пас. Он бросает мне.

Я роняю.

– Ну, балбес безрукий!

Сыр хохочет. Разве кто-то еще употребляет это слово? Его деды еще говорили. Ну, как бы оно ни было, я заглаживаю промах, повалив захватом следующего игрока на бетон.

Мимо идет нищенка, выискивая чего-нибудь на завтрак.

Потом несколько парочек обходят нас стороной.

Тыква уже пополам. Мы продолжаем играть одной половиной, а вторая – брызгами на стене рядом с банкоматом.

Руба роняют.

Меня роняют.

Все валяются, и вокруг нас стоит плотный угар из пота, сырой тыквы и пивных паров.

– Чуваки, от вас воняет, – говорит Руб Сыру.

– Вот спасибо-то, – отвечает Сыр.

Мы играем, пока от тыквы не остается кусок размером с мяч для гольфа. Тут-то и появляются копы.

Они идут по аллее, мужик и тетка, улыбаются.

– Ребята, – обращается к нам мужик, – как дела?

– Онанист Гэри! – восклицает Руб. – Ты что здесь делаешь?

Да, вы верно угадали. Эти копы – наши добрые знакомцы с собачьих бегов. Гэри, коррумпированный податель ставок, и Кэсси, роскошная брюнетка, сногсшибательная напарница.

– А-а, ты! – Коп смеется. – На бега захаживаешь?

– Не, – отвечает Руб, – некогда последнее время.

Кэсси пихает Гэри в бок.

Тот умолкает.

Вспоминает.

Обязанности.

– Ладно, парни, – начинает он, и мы все знаем, что услышим дальше, – вы ж понимаете, так не годится. Тут все тыквой устряпано, и когда солнце пригреет, она завоняет, как боты моего папаши.

Молчание.

Потом несколько «ага».

«Ага» то, «ага» это и «ага, ну да, правда».

Но никто не внимает, на самом-то деле.

Всем до лампочки.

Я ошибся.

Я ошибся, потому что вдруг выступаю вперед со словами:

– Ладно, Гэри, я понял, о чем ты, – и начинаю собирать обломки тыквы. Ни слова ни говоря, Руб присоединяется. Остальные, бухие, только смотрят. Немного помогает Сыр, другие стоят столбом. Они слишком обалдели. Слишком пьяны. Слишком запыхались. Слишком тормозные.

– Спасибо, – говорят Гэри и Кэсси, когда мы заканчиваем, а наши пьяные друзья отправляются своей дорогой.

– Пожалуй, я бы кое-кого из этих ребят отметелил, – замечает Руб. Фраза небрежная, но злая. То есть он бы так и сделал, если бы копы хоть на минуту отвернулись.

Гэри смотрит на него.

Смотрит долго.

Замечает.

И говорит вслух.

– Ты изменился, приятель. Что случилось?

– Не знаю, – это все, что отвечает Руб.

И я не знаю.

Это мой разговор с самим собой, на Центральном вокзале. Он происходит у меня в голове, пока Гэри с Рубом перекидываются еще парой фраз.

Разговор такой:

– Эй, Кэмерон.

– Что?

– Почему он тебя вдруг так напугал?

– Он стал какой-то свирепый и даже если рассмеется или улыбнется, то сразу же перестает и снова уходит в себя.

– Может, он просто хочет быть кем-то.

– А может, хочет кого-нибудь убить.

– Не дури, что за ерунда.

– Ладно.

– Может, ему до смерти надоело быть пустым местом, и совсем не хочется снова им оказаться.

– Или это он сам боится.

– Может.

– Но боится чего?

– Не знаю. Чего может бояться победитель? Поражения?

– Нет, не все так просто. Могу сказать тебе…

– А Кэсси все равно шикарная, правда?