И все-таки мертвящая жара приносила Новокрещенову ощутимую пользу: думать о выпивке в таком пекле мог только сумасшедший.

События последних дней встряхнули его, вернули к активной жизни, от которой он более или менее успешно пряталcя последние годы. К тому же, трезво оценив теперь период своего прозябания «на дне», он понял, что не нашел там покоя. Наоборот, становился все более беззащитным, уязвимым, и его вышибала из равновесия даже безобидная, в общем-то, ватага соседских детей. Новокрещенов осознал, что при всем пьяном гоноре своем превратился в ничтожество, в букашку, которую походя, не опасаясь ответственности, может прихлопнуть любой. Кого заинтересует, случись такое, смерть одинокого алкаша? Даже милиция не озаботится и спишет, чтобы не портить статистику, на несчастный случай…

Может быть, под влиянием прошедшего огни и воды Ваньки Новокрещенову вдруг страстно захотелось подняться, оторваться от засасывающего илом дна наверх, к свету, туда, где свищет острый ветер событий, бушуют тяжкие волны радостей и печалей и жизнь штормит, кидает из стороны в сторону непредсказуемо, вынося тем не менее самых упрямых и выносливых к желанному берегу…

Он решил разобраться в смерти бывшей жены и теперь напоминал сам себе уже не жертву, а охотника, взявшего не остывший еще, верный след.

Отойдя от грянувшей невзначай битвы, Новокрещенов, оставив Ваньку приглядывать за «хозяйством», отправился к Ирине Сергеевне. Плетясь по раскаленному городу, томясь на солнцепеке, он резонно считал, что в такую жару она, вероятнее всего, окажется дома.

Он думал о Фимке, о смерти ее. Теперь, много лет спустя, пережив повторный неудачный брак, Новокрещенов жалел, что так бездумно расстался с Фимкой. Теперь бы он, пожалуй, легко смирился с ее чулками в посудном шкафу, с первозданно холодной, как почва в тундре, газовой плитой, потому что это, так раздражавшее в молодости, оказалось далеко не самым катастрофичным в семейной жизни.

Он едва не заблудился, задумавшись и с трудом вспомнив дом, в котором жила Ирина Сергеевна. В последний раз он был здесь лет двадцать назад, они справляли тогда новый, 1980 год. Он помнил, что его отчего-то раздражало это сочетание цифр – может быть потому, что летом должна была состояться Олимпиада в Москве, и равнодушного к спорту Новокрещенова окончательно достали всеобщие восторги по поводу предстоящего события, а может быть, оттого, что еще с первого класса четко запомнил обещанное в учебнике «Родная речь» наступление коммунизма в том же году…

Он едва узнал кирпичную, будто рассохшуюся от времени, в разводах венозных трещин пятиэтажку – «хрущевку», в которой жила Ирина Сергеевна, увидел и вспомнил облупившееся каменное крылечко у подъезда и даже все такие же чахлые цветы в клумбе из автомобильной покрышки под чьиfи-то окнами на первом этаже.

Поднимаясь по лестнице, отмечая неторопливым шагом ступеньки, он придумывал на ходу, как объяснить свой визит, но, так и не додумавшись ни до чего путного, сказал просто, с порога:

– Здравствуй, Ира. Я с тобой поговорить хотел. Но после похорон потерялся.

Та стушевалась немного, помялась, потом, отступив в глубину прихожей, пригласила в комнату, пояснив: «Я не одна».

Осознав, что прозвучало это как-то двусмысленно, она взяла Новокрещенова за рукав, потянула за собой в комнату: «Проходи, знакомься. А я чайник поставлю».

Новокрещенов увидел чинно восседающего на диване пожилого, грузного мужчину. Его грубое, обветренное лицо с седыми кустистыми бровями, мимолетно-острый взгляд, которым полоснул незнакомец, смутили Новокрещенова, и он, протянув руку, поинтересовался сконфуженно:

– Я… не помешал? Мужчина пожал плечами.

– Да нет, мы тут с Ириной Сергеевной насчет сына ее маракуем.

– Это о… Славике? Он вроде бы в армии служит…

– Служит. Но нуждается в помощи.

– А-а… – так ничего не поняв, кивнул на всякий случай Новокрещенов.

Покосившись на незнакомца, спросил осторожно:

– А мы с вами, простите, раньше нигде не встречались?

– Там, где я служил, вряд ли, – усмехнулся тот.

– В тюрьме! – догадался Новокрещенов.

– Что, так заметно? Я уже больше десяти лет в отставке, неужто все еще на тюремщика похож!

– Да нет, – смутился Новокрещенов. – Вернее… да. Есть в нашем брате что-то такое… несмываемое.

– И вы, выходит, из той же конторы?

– Увы… Давайте знакомиться. Майор, бывший, конечно. Георгий Новокрещенов. Работал начальником медицинской части в девятой колонии.

– Самохин Владимир Андреевич. Тоже майор, и тоже бывший. Опер. Служил в десятке, и в вашей колонии бывал пару раз. Не зона – каторга!

– Да-а, таких нынче нет, – с сожалением покачал головой Новокрещенов. – Теперь лагеря пионерские, а не зоны. Зэки их не боятся, оттого и преступность растет.