— Варяг, я уже вышел из того возраста, когда большие дяди грозили мне пальчиком и делали замечания. Я сам, как ты выразился, папаша, так что советы свои оставь при себе, а в свои дела я тебе вмешиваться не дам. А что касается петухов, то я им еще устрою петушиные бои, — расхохотался Орех и, вылив на себя таз холодной воды, произнес: — Жарко здесь. Пойду. Видно, придется тебе париться в одиночестве. А напоследок хочу тебе сказать: я здесь выбран сходняком, только сходняк вправе меня и разжаловать. — И, стараясь не поскользнуться на мокрых ступенях, Орех стал медленно спускаться вниз.

Во всю спину Мишки был наколот огромный пятиглавый собор — некое тюремное пижонство. — Остановив свой взгляд на звездчатых маковках, Варяг негромко произнес:

— Сходняк послал тебя сюда сидельцем, а как ты до пахана вдруг вырос, это надо еще проверить. — Владислав увидел, как при этих словах напряглась спина Ореха. — Ты забываешь о том, что российский сходняк дал мне особые полномочия. Ты был на этом сходе… И по своему усмотрению я могу разжаловать любого смотрящего.

Орех резко обернулся. Рот его скривился в усмешке, обнажив золотую фиксу.

— Ты мне угрожаешь? Да здесь твое слово значит куда меньше, чем приказ какого-нибудь красноперого первогодка!

Владислав выдержал паузу, потом спокойно сказал:

— Жаль, что мы не договорились с тобой, Орех. Ты не оставляешь мне выбора…

— Выбора, говоришь… Хочешь жить по понятиям? А может быть, зэкам действительно тогда стоит выбрать нового смотрящего зоны? Блатных здесь предостаточно, как они решат, так и будет. Чего же ты молчишь? Или боишься, что зэки предпочтут меня?

Это был вызов, который можно было бы приравнять к брошенной перчатке. Варяг среди клубов пара как будто бы даже рассмотрел ее контуры.

— Тебе следовало бы знать, Орех, что я свое отбоялся еще при первом сроке. И теперь меня не испугают ни блатари, ни мусора. Ладно, так и быть, принимаю твое предложение. Но если ты проиграешь, обещаю тебе, что ты не будешь даже подпаханником.

Орех открыл дверь, и клубы распаренного воздуха вырвались наружу.

— Проиграю, сукой буду, если не уйду в мужики! — с вызовом отрезал он и громко крикнул: — Эй, шныри, ваш батенька вышел, идите одевайте меня!

Колонию около поселка Печорск называли сучьей по преобладанию в ней «козлиного» элемента. (На языке оперов они значились как арестанты, твердо вставшие на путь исправления.) «Козлы» жили в отдельном бараке, который был отгорожен от общежития блатарей высоким забором, по верху в два ряда была протянута колючая проволока. Мера эта была не лишняя — между блатными и «козлами» существовала давняя неприязнь, которая готова была перерасти в открытую войну. Локалка на ночь предусмотрительно запиралась, а вертухаи на сторожевых вышках пристально следили за малейшим передвижением по территории зоны и готовы были в любую секунду поднять тревогу. Они не доверяли никому: ни «козлам», которые ближе остальных стояли к администрации, ни блатным, которые в открытую презирали сучий режим.

Инструктированные начальством, они знали, что, несмотря на все противоречия и ненависть, которые разделяли блатных и «козлов», во имя общей цели — улучшения условий содержания — они могли объединиться против администрации и подпалить не только собственные бараки и промышленную зону, но и вышки вместе с охранниками. Можно только догадываться, какой смех у всего блатного мира вызвал бы поджаренный вертухай.

Как легенду молодому поколению зэков блатные рассказывали о «размораживании» колонии много лет назад: четыре тысячи зэков в один день объявили голодовку, протестуя против произвола администрации и ухудшения условий содержания: дрянная пища, бесконечные шмоны, проверки и зуботычины. Не помогали ни уговоры, ни угрозы; блатных надолго закрывали в изолятор, держали в карцере, но сопротивление только крепло. И тогда лагерная администрация отважилась на отчаянный шаг — решили ввести в зону роту спецназа. Она, по мнению администрации, сумела бы не только накормить голодающих, но и преподнести надлежащий урок за недопустимые «шалости».

Появление спецназовцев вызвало неожиданно резкий отпор. Вчерашние недруги — блатные и «козлы», спаянные общими интересами и ненавистью к милицейской форме, встретили вооруженный отряд с невероятной ожесточенностью: в ход пошли ножи, заточки, обломки мебели, камни. Спецназ, не ожидавший такого яростного сопротивления, отступил, прихватив с собой с десяток раненых и троих убитых.

Локалка, на которой размещался барак блатных, за ночь усилилась дополнительными укреплениями. Баррикады из подручных материалов перекрыли все подходы к бараку, напоминавшему теперь крепость.

Зэки стали ждать очередного штурма. И он не задержался. Поменяв дубинки на автоматы, спецназовцы преодолели баррикады и принялись «наказывать» непослушных. Началась бойня — звучали выстрелы, раздавалась отчаянная брань, слышался хруст ломаемых челюстей. А когда все стихло, в свете прожекторов можно было увидеть восемь изуродованных трупов в арестантских робах. Раненые и покалеченные исчислялись десятками.

Администрация колонии в течение месяца выявляла подстрекателей, а когда имена зачинщиков были установлены, всех их поместили в БУР, приставив к дверям усиленный караул. В штрафном изоляторе вместе с ворами находились и «козлы». Вся зона была озабочена тем, чтобы хоть как-то смягчить участь сидельцев. Дорога в БУР в это время была перекрыта, и весь грев оседал в руках начальника караула.