— Хочу тебе сказать: мужики не знали, что он петух, и встретили его так, как требует того закон. А то, что он не рассказал о своих грехах сразу, — так он уже поплатился за это. А потом, признайся откровенно, разве тебе не жалко собственноручно запомоить сразу тридцать арестантов?

— О какой жалости ты говоришь, Варяг? Мы должны поддерживать порядок, который был установлен до нас. И если зэк — петух, то его место под нарами!

— О порядке вдруг заговорил, а сам-то в сучьей зоне проживаешь! — слегка повысил голос Варяг. — И вижу, что ты здесь не бедствуешь!

Владислав хорошо знал породу людей, к которой принадлежал Орех. По большому счету им совершенно безразлично, в какой они находятся зоне, и ради собственного блага и дополнительных привилегий они могут надеть красную повязку активиста и рваться в бригадиры.

Орех поднялся и швырнул недокуренную сигарету на блюдце. Дым показался ему очень горьким — такой запах имеет только высушенная полынь.

— У нас так ничего не заладится. Жаль… А ведь мы будем жить на одной зоне. Что же это такое будет — я тяну в одну сторону, а ты — в другую!

— К богу почаще прислушивайся, Орех, он сидит внутри нас и называется совестью. Как он тебе подскажет, так и поступай.

— Упрям ты, Варяг. Не к добру это! Когда у тебя заканчивается карантин?

— Потерпи, — усмехнулся Владислав, — немного осталось. Два дня.

— Два дня. — Орех вдруг задумался. — Вот и отлично. Поговорим после, может быть, к тому времени я еще подыщу для тебя кое-какие аргументы.

И он, не попрощавшись, вышел, резко захлопнув за собой дверь.

Пошел уже третий день, как Варяг покинул карантинный барак. На зоне установилось тихое двоевластие, которое больше напоминало «холодную войну» — каждый из воров упрямо делал вид, что противоборствующей стороны как бы не существует. Зэки в ожидании примолкли. Каждый из них по собственному опыту знал, что это затишье временное и могут наступить совсем худые времена, когда зона, раздираемая враждой, будет напоминать преисподнюю и зэки начнут резать друг друга со слепой яростью.

Уже сейчас заключенные разделились на три группы и настороженно посматривали друг на друга как на возможных врагов. Первая группа включала сторонников Варяга, которые в большинстве своем ориентировались на «нэпмановских» воров. Они слышали о Владиславе как о правильном смотрящем. В их среде были и такие, которые помнили Варяга по прежним местам заключения. Трое знали его еще по малолетке. В основном это были идейные воры, для которых тюремный аскетизм был таким же священным знаменем, как для православных верующих трепыхающиеся хоругви. Их невозможно было уговорить или подкупить. Раз приняв закон тюрьмы, они до конца следовали избранному пути. По большей части это были отрицалы, которые выступали против сучьего режима, актива, начальника колонии и за свои убеждения готовы были отсидеть оставшийся срок даже в каменном мешке карцера. Их не интересовало личное благополучие, они никогда не имели ничего своего и готовы были отдать на общак последнюю рубаху. В карты они играли для того, чтобы отдать выигрыш на грев сидельцам, томящимся в штрафном изоляторе за приверженность воровским понятиям.

Отрицалам всегда было непросто. Но втройне тяжелее оставаться ими на сучьей зоне.

Вторая группа заключенных — люди Ореха — по численности превосходила первую. Здесь костяк составляли люди, успевшие привыкнуть к власти, дарованной им Беспалым. Они умели гонять заключенных так же лихо, как это делал сам Александр Тимофеевич со сворой охранников и псов, и дополнительная пачка папирос была для них куда важнее, чем интересы заключенных. В эту группировку входили бригадиры, активисты и те, кто хоть немного вкусил приторно-сладкий плод власти.

В Орехе они интуитивно угадывали удобного для них пахана и прекрасно сознавали, что их собственное благополучие на зоне будет незыблемым до тех пор, пока смотрящим колонии будет он. А с такими аскетами, как Варяг, всегда трудно — ради призрачного братства они будут изнурять не только себя, но и собственное окружение. Даже хозяйскую пайку они готовы пожертвовать какому-нибудь незнакомцу только потому, что он гоним. Такие люди, как Варяг, в знак протеста против произвола администрации объявляют голодовку, и если говорят, что разобьют голову в случае неудовлетворения требований, то, значит, так тому и быть.

В окружение Ореха входили многочисленные «шестерки». Они представляли собой тот тип людей, которые всегда принимают сторону сильнейшего. «Шестерки» встречаются всюду: в тюрьме, в изоляторах, но особенно велико их число в колониях. По указке хозяина они готовы затравить любого зэка, на кого он покажет пальцем. Приручить их просто — небольшая подачка мгновенно делает их послушными, так что достаточно произнести: «К ноге!» — как они мгновенно выполняют приказ. Эти людишки преданы хозяину, пока тот находится в силе, но достаточно ему оступиться и потерять былую власть, как они не только начисто забудут о прежних привязанностях, но готовы будут вцепиться зубами в глотку своему прежнему покровителю.

Третью группу составляли «бандиты» — совершенно новая каста арестантов, которая не терпит над собой ничьей власти, будь то воля тюремной администрации или воровской закон. Даже упрятанные за колючую проволоку, они ходят в «отмороженных» и всегда готовы жестоко разделаться с обидчиками. «Бандиты» распознают друг друга издалека, очень тесно сходятся и даже по возвращении на волю устанавливают крепкие связи и создают целые сообщества.

Казалось, воздух на зоне наэлектризован. Над колонией словно нависли тучи. Пахло грозой. Достаточно было одного резкого слова, чтобы грянул гром. Зэки тайком мастерили заточки, шептались о чем-то. И даже в сортир ходили стаями. А одиночки, не пожелавшие пристать ни к одной из групп, с опаской озирались по сторонам, понимая, что при большом разборе тихушникам тоже достанется. Даже лица самых больших оптимистов были озабочены.