Первая цепь лежала недалеко от дороги в заснеженных дюнах. Дорога вилась между соснами. По ней, если никто поперек не станет, немцы в остроконечных касках пойдут до самого Петрограда. Они были уже где-то недалеко. Первая цепь ждала. В первой цепи в снегу с винтовкой лежала Лина. Она почти со слезами упросила строгого командира полка Черепанова дать ей винтовку. Студент с фамилией Римский-Корсаков (родственник композитора) успел окрестить ее псковитянкой. Псковитянка не умела стрелять, и очкастый солдат показывал ей, как надо обращаться с винтовкой…

Немцы шли с песней и папиросами. Ангелина Дмитриевна до сих пор помнит эту немецкую песню. «Мой милый Аугустин…» — пели солдаты на передней машине. Выстрелы, взрывы гранат.

Машина полетела с дороги. Немцы, от границы не встречавшие сопротивления, остановились. Полчаса тишины. Потом грянул бой.

У молодого полка ни опыта, ни мастерства. Оборону возле реки заняли не очень удачно. Лежали на белом снегу. Глянуть с берега — как тараканы. Молодой командир Черепанов нервничал из-за этой позиции. Многие из рабочих первый раз держали винтовку. У полка не было ни одной пушки. Но люди стояли у дороги на Петроград.

Люди решили умереть на этой дороге, но не пустить врагов к Петрограду. Ангелина Дмитриевна помнит, как белый снег постепенно стал красным, как бой растянулся на три километра вдоль по реке. Немецкие гранаты с длинными ручками летели дальше наших «бутылок». Чтобы долетали «бутылки», передняя цепь ротного Будакова ползком почти вплотную подвинулась к немцам. Рванулись в штыки. Одна схватка, другая. Немцы не выдержали, зелеными тенями побежали по снегу в сосны… Появился бронепоезд с пушками, мотоциклы, машины. В какой-то момент дрогнула крайняя рота. Все, кто жив остался после этого боя, помнят, как поднялся во весь рост агитатор Калинин:

— Сам Ленин идет к нам со всей питерской гвардией!

Рота остановилась. Горстка смельчаков по снегу поползла к бронепоезду. Взрывы. Поврежден паровоз, и только потому, что с другого конца был еще паровоз, бронепоезду удалось скрыться. Взлетели на воздух мосты. И правый, и левый берег усеяны убитыми. До вечера стлался над берегами дым схватки.

В те дни у республики еще не было боевых орденов. А если бы были — каждый после этого боя достоин награды. И, наверное, в первую очередь надо было наградить ротного Будакова, ротного Сливу, красноармейцев Уфимцева, Костева, Пахомова, командира стрелков. Это он в нужный момент один выскочил на санях на дорогу и на ходу поливал немцев пулеметными очередями, посеял панику, дал ротам занять новую позицию у реки. Все, кто помнит тот бой, не забыли девушку-псковитянку. В солдатской папахе и в сером пальтишке она перебегала от роты к роте. Залегала, стреляла. Вряд ли от пули ее упал какой-либо немец. Слишком неопытны были девичьи руки, но зато там, где она появлялась, никто не подумал сделать и полшага назад.

Просто стыдно было бы дрогнуть на глазах гимназистки, лежавшей с винтовкой в первой цепи.

Так, в день 23 февраля под Псковом миру заявила о себе армия нового государства. С этой армией на всю жизнь связала свою судьбу псковитянка Махновская Ангелина Дмитриевна.

Январской ночью 1922 года в общежитие Могилевского красноармейского техникума постучались.

— Махновская есть? — спросил простуженный голос.

— Есть. А вы ей кто?

— Дочь.

Через минуту дежурный видел, как две женщины в гимнастерках обнимались и не могли сказать слова. Горел на столе фитилек, опущенный в баночку с керосином. Появилось и угощение — миска с почерневшей от мороза картошкой. Мать гладила девичьи волосы, мать слушала дочь.

…Было много боев. Осенью 1918 года полк, где служила пулеметчица-псковитянка, встретился с Колчаком. Лина видела колчаковцев через прицел пулемета. Жаркие были бои. Обморозила ноги, никакая обувка не шла. Носила лапти. В бою у лесной деревушки кончились патроны, и не могла отойти: подвели опухшие ноги. Плен. Пермская тюрьма. Выпали от цинги зубы. Ожидание в камере: сегодня поведут на расстрел. Потом надежда: в окошко тюрьмы долетело эхо далеких выстрелов. Убегая из Перми, колчаковцы забрали и пленных. Долгий путь в товарных вагонах до Омска, потом до Харбина. Сыпной тиф. Однажды, очнувшись, увидела свечку у изголовья.

— Потушите, товарищи, я не умерла. И в бога теперь не верю…

В Перми в вагоны вошло две тысячи пленных, в Харбине из вагонов вышло всего только триста людей-скелетов.

Лагерь в Харбине. Не умерла только потому, что подпольщики-коммунисты помогли бежать. Недели две скрывалась у китайских товарищей. Потом работа на консервной фабрике.

Снова арест за агитацию. Снова побег, на этот раз в партизанский отряд под Николаевском-Уссурийским. Опять бои, опять глядела на врага через прицел пулемета. В сражении под Спасском чужая пуля попала в висевшую на груди пулеметную ленту. Сразу четыре раны. Друзья на руках унесли пулеметчицу.

Стала на ноги — назначили начальником красноармейского клуба. Там, на Востоке, вдруг очень затосковала по дому, по матери…

Мать гладила волосы дочери, поправляла фитилек над склянкой с керосином, спросила:

— Вступила в партию?

— Пока нет.

— Ну что ж, дочка. Я тебе дам рекомендацию в партию… А теперь надо учиться.

Мать и дочь сели за одну парту.

Три друга, три военных курсанта — Иван Золоцевский, Севрюков Федя и Алеша Казмин, вздыхая, тайно друг от друга ходили к старшей Махновской просить руки младшей Махновской.