— Я спрашивала, но он отказался себя назвать. Скорее всего он связан с комиссией Этвуда. Вы ведь ищете кого-то, работающего с Этвудом? Наверно, это он.

— Когда его можно увидеть? Он придет к тебе еще?

— Мы условились на завтра, на то же время. Пришли кого-нибудь в «Гавану»… Мигель, скажи мне, что случилось с Октавио?

— А как ты думаешь?

— Вы его убрали.

— Не преувеличивай. Мы его перевели.

— На небо?

— Такие люди на небо не попадают… Завтра в «Гавану» придет Тапурукуара и подождет там твоего янки… Тебе жаль Октавио?

— Очевидно, у вас были какие-то основания, Мигель.

— Меня тебе тоже не было бы жалко?

— Очевидно, нашлись бы какие-нибудь основания, Мигель.

— А себя? — спросил майор Паулино.

— Всегда находятся какие-нибудь основания, Мигель.

Я отправился на Авенида Сан-Кристобаль. На третьем этаже дома номер шестнадцать на двери висела визитная карточка Оливейры. Я постучал. Дверь открыла пожилая креолка с аристократическими манерами, вся в черном.

Я сказал, что работаю в аэропорту и хочу повидать Руиса Оливейру. Она пригласила меня в прихожую и захлопнула дверь.

— Сеньора Оливейры нет.

— А когда можно его застать?

— Не могу сказать ничего определенного. Я сама начинаю беспокоиться. Не хватает кое-каких вещей сеньора Оливейры, но сумка, которую он обычно берет с собой в полет, висит на вешалке. И мундир в шкафу.

— Вы полагаете, он уехал?

— Он непременно сказал бы мне, если бы — уехал, обычно он меня предупреждает. Если меня нет дома, он оставляет записку. Я всего лишь хозяйка этой квартиры, после ареста семьи сеньора Оливейры квартиру у него отобрали. Из больницы сеньор Оливейра вернулся прямо ко мне. Я была близкой приятельницей его бедного, несчастного отца. О Хулио я забочусь, как родная мать.

— Кто бы мог мне что-нибудь подсказать?

— Он дружил с малосимпатичным человеком, капитаном де ла Маса. Тот, очевидно, знает больше. Но я не решаюсь позвонить ему.

— Вы чего-нибудь опасаетесь?

— Я всегда остерегаюсь людей типа сеньора де ла Маса. Вы знаете капитана?

— Я слыхал об их общей знакомой, сеньорите Манагуа.

— Ах! — воскликнула она. — Хуана Манагуа! Бедняжка еще лежала в колыбели, когда в 1934 году во время предвыборной кампании был убит ее отец. Вот уж действительно была кампания, — подчеркнула она, — судя по количеству убитых.

— Вы, наверно, не ведете счет годам с момента наступления эры Трухильо?

— Вы тоже не похожи на человека, который пользуется новым календарем. В нашем доме даже имени этого чудовища не упоминают. Пожалуйста, проходите в гостиную…

— Благодарю вас, но мне необходимо где-то отыскать сеньора Оливейру.

— Он понадобился на аэродроме? Странно, что там о нем ничего не знают. Может быть, вы все же…

— Вы знаете адрес сеньориты Манагуа?

— Да, она живет в двух шагах отсюда, в доме с колоннами. Дом построил еще ее отец. Кажется, номер двадцать девять. Если вы что-нибудь узнаете, пожалуйста, известите меня, очень вас прошу. Сеньор Оливейра — человек молодой, он иногда не ночует дома, но вот уже второй день от него нет никаких вестей. Такого еще не случалось.

На взятом в гостинице «форде» я подъехал к дому двадцать девять.

Тяжелую окованную дверь приоткрыла красивая девушка; красота ее была спокойной, но манящей. «Куколка», — подумал я и догадался, что передо мной Хуана Манагуа. Я протиснулся внутрь, почти касаясь ее груди, потому что Хуана даже не пошевелилась — она продолжала стоять так же неподвижно, как и в тот момент, когда я появился в полуоткрытых дверях.

— Кто вы такой?

— Заприте дверь. Я должен с вами поговорить.

— По вопросу о капитане де ла Маса?

— По нескольким вопросам.

— Но я вас не знаю и не могу с вами разговаривать.

— Пожалуй, я гость опасный. Перед вами — член комиссии госдепартамента США, которая занимается выяснением обстоятельств гибели американского гражданина, летчика Джеральда Лестера Мерфи.

— Я читала об этом. Но вы все еще не назвали своего имени.

— Мы можем сесть и спокойно поговорить?

— Я не знаю вашего имени.

— Меня зовут Мартин Гордон, я личный секретарь руководителя этой комиссии, мистера Даниэля Этвуда.

— Пожалуйста, проходите.

Легким и уверенным шагом она направилась в глубь квартиры. Мы вошли в комнату, обставленную в старомексиканском стиле. Манагуа указала мне на тяжелую, богато украшенную резьбой скамью из черного дуба. Сама она села на один из нескольких табуретов того же стиля, окружающих стоящий перед скамьей стол.

В противоположном углу я увидел скульптурное изображение бога дождя Чок Мооль; он полулежал на подставке из темного дерева, прижимая к животу плоский сосуд и обратив лицо в нашу сторону. Справа, тоже в углу и на точно такой же подставке, помещалась ацтекская скульптура бога радости Куауксикальи в виде лежащего ягуара. Слева с деревянной панели свисал портрет Руфино Тамайо. Мне показалось, что я попал в музей.