Виктор оглянулся — в снегу лежал Карстен. Он подошел и помог ему подняться. Карл стал объяснять, но как-то неуверенно, словно и сам толком не понял, что с ним произошло. Ощущение, говорил он, такое, будто горячая игла пронзила ногу и он на мгновение лишился сознания, и упал в снег.

— Оступился, наверно? — предположил Карл.

Он хотел продолжить путь и уж было решительно шагнул вперед, однако тотчас скривил лицо от боли. Идти он не мог.

Его окружили, удивлялись, сочувствовали; каждый пытался что-то посоветовать — высказывались разного рода предположения: может быть, мышцу свело судорогой, надо хорошенько помассировать, и боль тогда отпустит, пройдет.

Виктору вдруг стало безразлично, что случилось с Карлом — вмиг закралось в душу недоверие: да-да, теперь он ему не верил! Двое из группы в один и тот же день под разными предлогами отказались от восхождения. Почему?

— Какая досада, Виктор. — Карл был растерян, отводил, как показалось Виктору, виновато глаза, как провинившийся. — Как тебе объяснить? Еще утром в ноге появилась боль. Но такая… Как будто иголкой укололи — раз-другой. Такое со мной не случалось. Потом перестало колоть. И я успокоился. Не придал этому значения. Пойми меня правильно, но вчера… Я не должен был выпивать, Виктор. Но отказаться не смог… Горцы угощали от всей души. Говорили столько добрых слов…

Стали спускаться вниз. Карл держался за Виктора, прихрамывал, осторожно наступал на больную ногу, они плелись в хвосте цепочки. Устав, Карстен остановился и заговорил взволнованно:

— Виктор, мне нужно подняться на Эльбрус. Очень нужно, понимаешь? — Покосился в сторону снежных массивов какими-то страдающими глазами (он снял очки и держал их в руке). — Неужели ничего нельзя сделать? Не поверят, что из-за ноги… Скажут, не профессионал. Не альпинист. Ты меня понимаешь?

— Все мы люди, — вымолвил Виктор снисходительно. — И Конрад хотел, а вот заболел…

— Конрад — совсем другое дело, — возразил Карл. — Он не альпинист.

— А кто же? — насторожился Виктор и тоже сиял очки.

— Он любитель. Он может идти в горы, может — не идти. А я — совсем другое. Я поднимался на Монблан, Монте-Роза. Мечтал покорить Эльбрус, а потом отправиться на Тянь-Шань…

— Не отчаивайся. В другой раз…

Встретившийся им на окраине селения горец посоветовал обратиться к старику Мишо: лучше него, сказал, никто не поможет, золотые руки у исцелителя. И сам повел альпинистов к старику, тем более и идти-то было недалеко.

Мишо, невысокий, подвижный старик с живыми глазами, долго и внимательно осматривал поврежденную ногу.

— Так, так, — твердил он, сосредоточенный и по-деловому важный.

Ощупывал ногу двумя руками, мял то мягко, то сильно, приговаривая глухим голосом:

— Где больно — говори.

Карл морщился, но терпел, словно стеснялся сказать о своей боли старику.

— Простудил, а лечить, как надо, не лечил, — определил Мишо. — Так нельзя. — И покачал головой.

— Очень серьезно, отец? — спросил Виктор.

— Конечно, сынок! — Мишо улыбнулся и добавил дипломатично: — Когда касается здоровья, дорогой мой, это всегда серьезно. Будем лечить.

Мишо вышел ненадолго, принес банку, достал из нее мазь и стал втирать в ногу; он массировал, как профессиональный массажист — начинал со ступни и доходил до колена, а когда закончил — перевязал ногу старой шерстяной шалью.

— Так, — сказал старик, когда было все готово, — полежи.

Ночевать, естественно, предстояло в Ларисе. Виктор и Карл остались у старика, остальных распределили по соседям. В полночь сельский эскулап повторил процедуру; обильное тепло, поступившее в ногу после втирания мази, быстро сняло боль. Карл уснул. Мишо и Виктор сидели в соседней комнате, ни хозяину, ни гостю спать не хотелось — разговорились.

— Вижу, этот не из наших. Из каких стран?

— Из Германии.

— Стало быть, немец? А хорошо говорит по-русски. Спортсмен?

— Да, отец. Альпинист. Хотел подняться на самую высокую кавказскую вершину. Да, видать, не судьба. Не получится в этот раз.

— Почему не получится? — наклонился к нему старик.

— Куда с такой ногой? Сами говорите, понадобится серьезное лечение.

— Не спеши, сынок, — таинственно предупредил Мишо. — К утру посмотрим, как и что. Забегать вперед не стану, но скажу — и похуже бывало. Однажды такой случай был. Нога, помню, вздулась у одного парня, стала как колотушка. Совсем встать не мог. Раз-другой смазал… На третий день, не поверишь, косил траву на косогоре. Забыл даже, где болело. А германец сильно простудил ногу, да толком не вылечил. Мазь теперь снимет боль, да и простуду тоже. Э, еще плясать будет. Или у них другие танцы? — как-то двусмысленно спросил старик. — Говорят, Европу Гитлер оседлал? А мы с ним — по рукам?

— Да, отец. Так.

Старик кивнул, однако заговорил о другом:

— Ты вот о немце хлопочешь. Конечно, так надо. Гостю мы всегда рады. Добро пожаловать. Встретим хлебом и солью, как подобает горцам. Только вот в чем беда — и по другому ведь поводу являются! Может, слышал? Были в наших краях в восемнадцатом германцы. И сюда забрались. Хотели нас скрутить в бараний рог. Сожгли наше село. Нет, не Ларису. Мы тогда жили по ту сторону ущелья. Остались мы без крова, — рассказывал старик неторопливо, смотрел перед собой сосредоточенно, словно все, о чем он говорил, отчетливо видел перед собой. — Неделю-другую жили под открытым небом. Мужчин не было, чтоб из пепла дома свои поднять. Воевали с врагом. Дети, женщины, старики. Что делать? Стали болеть дети. Пришли сюда, в Ларису. Приняли нас. Помогли добрые люди. И мы не захотели отсюда уходить. Пустили здесь корни. Вернулись мужчины, кто остался, конечно, в живых. И германцам досталось. Погнали их отсюда… А многих уложили на острые скалы. Слышал, должно быть?