– Какой дружок? Ничего не понимаю… Я здесь всего четыре месяца живу, почти никого не знаю. Я ж говорил – родился и вырос в Молдавии, в Красной Армии служил переводчиком, а потом попал в окружение и пришел в Краснодон. Ни с кем не успел еще и познакомиться…

– Так-таки и не успел?.. – прошипел Кулешов. – Подумаешь, четыре месяца! А много ли вам надо, чтоб спеться. Ну, давай живо выкладывай – кто еще участвовал в нападении на лагерь?

– Какой лагерь? – снова удивился Главан. – Что вы мне голову морочите?

– Ты мне дурочку не валяй! – вспылил Кулешов. – Будешь говорить или нет? – и повернулся к стоявшим наготове полицаям. – Возьмите его, прочистите еще раз мозги! Может, вспомнит…

Подтынный присутствовал при допросах, всматривался в лица молодогвардейцев, и глухая злоба, душившая его еще в дни безуспешных розысков таинственных подпольщиков, перерастала в лютую, слепую ярость. Его бесило, что так долго дурачившие и пугавшие всю полицию подпольщики оказались в большинстве своем зелеными мальчишками и девчонками и что они и сейчас, попав в лапы полиции, держатся смело и даже дерзко. Он не мог понять, откуда у них столько выдержки и бесстрашия, и это вызывало в нем ярость.

– У вас, Подтынный, цепкая память. Но вы почему-то забыли упомянуть, что вскоре после ареста молодогвардейцев вам было присвоено немецкое воинское звание фельдфебеля.

– Вам и это известно… – вырвалось у Подтыиного.

– Мы располагаем всеми данными о вашей деятельности в оккупированном городе, – сухо сказал следователь. – Учтите, в вашем положении самое лучшее – говорить правду, всю правду.

– Да, да, я понимаю…

Помолчав немного, Подтынный снова заговорил:

– Мы делали все возможное, чтобы заставить молодогвардейцев дать показания, но они ни в чем не сознавались. Тем временем Зонсу удалось узнать еще несколько фамилий людей, которых подозревали в принадлежности к подпольной организации. Их всех арестовали. И снова начались допросы.

Краснодон – городок небольшой. Весть о ночных арестах разнеслась по нему быстрее ветра. Скоро не было в городе человека, который не знал бы о страшном событии.

С утра стягивались к серому бараку угрюмо-молчаливые вереницы людей. Шли родители арестованных в надежде узнать что-нибудь о судьбе своих детей, соседи, знакомые и незнакомые. Толпились на небольшой площади перед бараком, напряженно вслушивались, стараясь уловить каждый шорох, каждый звук, возникавший за слепыми, перечерченными проволокой окнами. Иногда оттуда доносились приглушенные стоны, страшные вопли. Тогда толпа подвигалась ближе к бараку, матери, заламывая руки, бросались к полицаю, хмуро стоявшему у двери.

– Доченька! Доченька моя там… Пустите! То-сенька-а-а!

– Ироды! Душегубы проклятые, что вы делаете!.. Полицай, опасливо косясь на тревожно гудящую толпу, щелкал затвором винтовки:

– Разойдись! Кому сказано – не подходи! Уйди, бабка, не велено подпускать!

– Хоть передачу возьмите! Раздетые они там, в одном белье…

– Ничего, не померзнут, – скалил зубы полицай. – Их там согреют…

Толпа то отступала, то снова тревожно подступала к бараку…

На третьи сутки Соликовский разрешил дежурному полицаю принимать передачи арестованным. Только тогда напряжение немного спало – значит, живы…

Слухи об арестах дошли и до Георгия Стаценко – сына бургомистра. Он учился в школе имени Горького, хорошо знал Олега Кошевого, Ваню Земнухова, Жору Арутюнянца, Василия Левашова, Васю Пирожка, хотя и не дружил с ними – он был на несколько лет старше, потому что дважды оставался на второй год. В 1941 году Георгий был призван в армию, но как только началась война, дезертировал и укрывался под крылышком отца до прихода немцев. В оккупированном городе он слонялся целыми днями по улицам, иногда встречался со своими бывшими соучениками и кое-что знал про их тайные сходки.

Весть об аресте Георгий воспринял как должное: «Доигрались!» Из любопытства он тоже отправился к зданию полиции и по дороге неожиданно столкнулся с Жорой Арутюнянцем.

– Ты еще на воле?

Жора невозмутимо пожал плечами и прошел мимо.

Дома за обедом отец Стаценко рассказывал последние новости:

– Соликовский приходил в горуправу. Говорит, надо новое помещение под тюрьму подобрать – некуда сажать арестованных. Господи, как хорошо, что их всех повыловили! Сколько бы еще бед натворили!..