С трудом улыбнувшись распухшими потрескавшимися губами, Виктор хитро взглянул на Зонса:

– У русских есть такая поговорка: «Что с воза упало, то пропало». И еще говорят: «Ищи ветра в поле». Ясно, господин начальник?

Зонс понимающе протянул:

– Ах, вот оно что…

Круто замахнувшись, будто в руках у него была не плеть, а сабля, он несколько раз хлестнул крест-накрест по лицу Виктора. Виктор стоял молча, зажмурив глаза, и только плечи вздрагивали после каждого удара.

Наконец, тяжело дыша, Зонс остановился, вытер ладонью пот с лица. С ненавистью взглянув на Виктора, он отбросил плеть в сторону.

Тогда за дело взялся Соликовский. Старательно снял френч, засучил рукава расшитой украинской сорочки.

Одним ударом пудового кулачища он свалил Виктора на пол и принялся бить его ногами.

– Хватит. Он, кажется, не дышит… – наконец остановил его Зонс.

Соликовский подошел к форточке, распахнул ее. Отдышавшись, зачерпнул из ведра кружку воды и плеснул в превратившееся в кровавый сгусток изуродованное лицо Виктора. Виктор шевельнулся, застонал.

– Живой… – пробормотал Соликовский. В голосе его звучало сожаление. – Они живучи… – И, наклонившись над Виктором, спросил:

– Ну что, вошел в разум?

Виктор молчал.

– Врешь, заговоришь… – снова рассвирепел Соликовский. – Ты у меня сейчас запоешь…

Он схватил моток телефонного шнура, быстро соорудил из него петлю и, накинув ее на шею Виктора, взревел:

– Перед смертью скажешь?

Виктор усмехнулся одними глазами, устало опустил голову…

Вошедший с очередным докладом Подтынный остановился в дверях и смотрел, как Соликовский, намотав на руку конец провода, пропущенного сквозь оконную ручку, размеренно тянул на себя. Другой конец был обмотан вокруг шеи Третьякевича. Тело Виктора уже почти висело в воздухе. По лицу его лились слезы.

Повернувшись на стук двери, Соликовский выпустил из рук провод, и Виктор свалился на пол.

Следующим допрашивали Земнухова.

Ваня Земнухов не мог похвастаться своей силой. Выйдя из мальчишеского возраста, он никогда ни с кем не дрался, не боролся. Часто, с сомнением ощупывая свои слабые мускулы, он раздумывал: как бы он поступил, если бы кто-то его сильно оскорбил, ударил? Рассчитывать на то, что он может дать сдачи обидчику, не приходилось. А как поступить?

Когда Соликовский при первой встрече ударил его в лицо, Ваня потерял сознание. А придя в себя, вспомнил мучивший его вопрос. И решение пришло само собой: «Если нельзя дать сдачи, нужно победить врага железной выдержкой и презрением».

Войдя в кабинет, Ваня близоруко прищурился, остановился на пороге.

– Подойди поближе, – услыхал он голос Зонса. – Сюда, к столу. Может быть, ты скажешь, где спрятано оружие?

Ваня рассеянно потер переносицу и вдруг широко улыбнулся, блеснув зубами. Он уже был готов ко всему.

– Нет, этого я вам не скажу, – почти весело мотнул он головой, бесстрашно глядя на Зонса.

– А что ты нам скажешь? – приняв тот же тон, спросил Зонс.

– Та вряд ли вам доставит удовольствие то, что я скажу. Хорошего не услышите! – непосредственно сказал Ваня и снова открыто и дерзко улыбнулся.

Соликовский не удержался и ткнул кулаком в Ванино лицо. Он еще не остыл после расправы над Третьякевичем. Зонс остановил его.

– Может, ты назовешь нам, кто прятал оружие? – снова повернулся он к Ване. – Если не знаешь фамилий, опиши, какие они из себя.

И Ваня опять улыбнулся, явно насмехаясь над Зонсом, как будто даже удивляясь его долгому терпению:

– Так у меня ж слабое зрение! Я ничего и никого не вижу…

Зонс махнул рукой Соликовскому, словно спускал с цепи давно рвущуюся бешеную собаку. Соликовский и в самом деле походил в этот момент на разъяренного пса. Оскалив зубы, он накинулся на Ваню…

Два часа продолжался допрос Земнухова. Несколько раз Ваня терял сознание; его окатывали водой и снова избивали до беспамятства, тщетно пытаясь вырвать хоть одно слово…

Когда полуживого, снова потерявшего сознание Земнухова выволокли из камеры, Соликовский закурил и, взглянув на стоявшего у окна Подтынного, усмехнулся:

– Видал, героев из себя корчат…

– Да уж вышколили их, – ощерив зубы, отозвался Подтынный. – Воспитали…

– Ничего, побудут у нас – поумнеют. Ты вот что, – Соликовский, левой рукой застегнув ворот рубашки, хотел было отвернуть засученные рукава, но раздумал, – иди сейчас к себе, передай участок… ну хотя бы Зимину. А с завтрашнего утра приступай к новым обязанностям. Заместителем моим будешь, понял? Поможешь тут…

Покровительственно похлопав по плечу Подтынного, он ткнул в пепельницу сигарету, придавил ее прокуренным пальцем и крикнул:

– Фомина сюда!

Это было похоже на какую-то страшную кровавую игру. Молодогвардейцы упорно, вызывающе молчали, и это упорство больше всего бесило гитлеровцев. В сущности, Зонса не так уж волновала судьба пропавшего оружия – его поражала чудовищная стойкость этих еще совсем молодых людей, и он тоже упорно продолжал избивать их, добиваясь только одного-чтобы они заговорили. К вечеру и Зонс и Соликовский окончательно выбились из сил. Зонс вызвал двух жандармов и, усевшись на диван, приказал им избивать арестованных. Жандармы механически стегали их плетьми, а Зонс продолжал задавать одни и те же вопросы, заранее зная, что ответа на них он не услышит.