Лиля молча пожала плечами. Соликовский круто повернулся к Громовой.

– Ты?!

– Мне никто не приказывал, – спокойно и громко ответила Уля. Выпрямившись, она глянула в глаза Соликовскому: – Это было почетное задание, и я выполняла его с большой радостью.

– Отвечай на вопрос! – взревел Соликовский. Громова еще раз взглянула на него и, так же как Лиля, пожала плечами.

– Я все сказала.

Соликовский ударил ее по лицу.

Побледнев, Уля выпрямилась, гордо откинув голову, заложила руки за спину. Лиля тоже встала.

– А ну… Скидайте свои лохмотья! Быстро! – Соликовский рванул на Громовой юбку, цинично выругавшись. Уля уперлась руками в его грудь, прошептала землистыми губами:

– Не смей!.. Подлец!..

Обхватив Улю, Соликовский валил ее на пол. Повернувшись к полицаям, крикнул:

– Подтынный! И ты, Черенков! Чего стоите?

Соликовский долго сек плетью обнаженные девичьи тела. Девушки сначала глухо стонали, потом затихли.

Соликовский бросил плеть, не спеша натянул френч и закурил. Уходя, сказал Черенкову:

– Продолжай допрос. Секи, пока не дознаешься.

Черенков взял плеть, повертел ее в руках, рассматривая замысловатый узор на короткой рукояти. Подтынный выжидающе смотрел на него. Он уже входил в роль заместителя Соликовского.

– Пускай очнутся, – понял его немой вопрос Черенков.

Они сосредоточенно дымили цигарками.

Послышался слабый стон. Уля Громова, опираясь о стену, с трудом поднялась, неверными движениям рук оправила юбку.

– Очухалась? – подошел к ней Черенков. – Будешь теперь знать, как распускать язык!

Уля с ненавистью посмотрела на него.

– Не для того я боролась с вами, чтобы потом просить у вас прощения! – четко и внятно проговорила она.

– Ты еще пожалеешь об этом! – бледнея от злости, с присвистом выдохнул Черенков.

– Я жалею только об одном – что мало успела сделать!

Весь день Подтынный ходил по кабинетам, и всюду полицаи и жандармы допрашивали арестованных. Их водили на допрос по одному, по двое, целыми группами. В бараке то и дело слышались злобная ругань и свист плетей.

В одной из комнат Захаров с большим знанием дела, выбирая для ударов наиболее уязвимые места, истязал рослого, крепкого, как дубок, паренька. Слабый здоровьем, тщедушный Захаров быстро уставал, часто присаживался, чтобы перевести дыхание. В такие минуты паренек отрывал голову от скамьи, к которой был привязан, смотрел на Захарова своими чистыми, как летнее небо, глазами, спрашивал с мягким украинским выговором:

– Та за шо ж це вы мене, га?

– Молчи, хохлюга! – зло отдувался Захаров. – Вроде ты не знаешь…

– Та, ей-богу, не знаю! – чистосердечно вскрикивал паренек. – Ничого такого не робыв…

– Врешь! В «Молодую гвардию» вступал? Вступал. Листовки расклеивал? Расклеивал. У нас список имеется. И твоя фамилия там значится – Василий Пирожок.

Паренек, незлобиво поругиваясь, крутил могучей, жилистой шеей:

– Тю, черт зна шо! Якыйсь дурень напысав там, а у мэнэ тэпэр шкура трищыть… Вы, дядьку, хоч нэ дуже налягайтэ, бо цэ ж мэни ще довго прийдэться у вас сыдить. Та й сэбэ пожалийтэ – он уже у вас очи рогом лизуть.

Взбешенный Захаров снова хватался за плеть…

Кулешов успел допросить уже более десяти молодогвардейцев. Ни один из них не признался в принадлежности к подпольной организации, не назвал своих товарищей. Кулешов устраивал очные ставки, пробовал уличить допрашиваемых во лжи, задавал провокационные вопросы, заверял, что, назвав своих сообщников, арестованные немедленно получат полную свободу. Ничего не помогло.

Тогда он пошел на хитрость: сочинил фиктивные показания, якобы полученные от подпольщиков, и стал подсовывать их допрашиваемым. Допросив Бориса Главана и ничего не добившись, он через час снова вызвал его к себе, сунул под нос исписанную бумажку:

– Вот ты все скрываешь, от всего отказываешься… А теперь что скажешь? Читай, что здесь написано: «Признаюсь, что вместе с Борисом Главаном участвовал в нападении на лагерь военнопленных. Главан был руководителем группы, я видел, как он убил немецкого часового». Это дружок твой, Толька Попов, рассказал. Прижали его как следует, он и не выдержал, во всем сознался. Вон и подпись его, узнаешь? Видишь, ты их покрываешь, а они тебя с головой продали…

Черный как жук Главан помолчал с минуту, что-то соображая, потом вытаращил блестящие, похожие на сливы глаза: