Шрифт:
Так продолжалось до глубокой ночи…
Утром Подтынный, тщательно выбритый, скрипя начищенными до блеска сапогами, вошел в отведенный ему кабинет и деловито осмотрелся. Сняв шинель, повесил ее в угол, подошел к столу, зачем-то передвинул его поближе к окну, уселся… Он не совсем четко представлял себе, в чем будут заключаться его новые обязанности, а получить инструктаж было не у кого – Соликовский еще не появлялся.
Посидев несколько минут за столом и ничего не придумав, Подтынный решил пройтись по кабинетам.
Соседнюю комнату занимал следователь Кулешов. Увидев Подтынного, он обрадованно засуетился, вежливо подвинул стул, быстро затараторил:
– Садитесь, садитесь, пожалуйста! Да-да, мы знаем, Василий Александрович сообщил. Очень приятно, разрешите поздравить вас, так сказать. Я очень рад, поверьте, очень рад!.. А Василий Александрович еще не пришел. Конечно, такая нагрузка, столько работы… – Он перегнулся через стол, перешел на шепот: – Господин Зонс был уже, забрал к себе на допрос оттуда, снизу, там коммунисты… Господин Зонс их сам допрашивает. А нам приказал вот этими заняться. Вы разрешите продолжить?
Кулешов вскочил из-за стола, мелкими шажками подбежал к окну и неожиданно взвизгнул:
– Ты будешь говорить, паршивец?! Я тебя спра-а-шиваю – будешь?
Подтынный посмотрел в угол, куда кричал Кулешов, и увидел там белоголового юношу со связанными руками, в изодранной в клочья рубашке. Он стоял, опершись спиной на шершавую, плохо оштукатуренную стену. Из разбитого носа темным ручейком текла кровь.
Подтынный узнал в нем Анатолия Попова.
– Подумайте только, – изумленно всплеснул руками Кулешов, – целый час бьюсь! И это мой крестник! У-у-у, сталинец!
Он неловко, по-женски хлестнул ладонью по лицу Анатолия.
Подтынный властно отстранил Кулешова, схватил Анатолия за грудь, встряхнул так, что стукнули зубы. Приблизившись к Анатолию, недобро спросил:
– Узнаешь?
Не дожидаясь ответа, стукнул кулаком в висок, носком своего начищенного сапога пнул Анатолия в худой, белевший сквозь разорванную рубаху живот. Анатолий глухо охнул, согнулся, ничком рухнул на пол…
Подтынный долго сек нагайкой Анатолия. Потом передал плеть Кулешову, хладнокровно приказал:
– Продолжай…
Кулешов послушно схватил плеть. Подтынный, одернув гимнастерку, вышел.
Коридор был наполнен смрадным, едким дымом, сизой поволокой стелившимся под потолком. Стоящая здесь старая печь-голландка нещадно дымила. У раскрытой двери в камеру угрюмо сидел молодой полицай, подперев кулаком щеку. Увидев Подтынного, он медленно встал. Из камеры слышался громкий детский плач.
– Почему здесь дети? – удивленно спросил Подтынный.
– Так вот же, в залог взяли, – невесело пояснил полицай. – Кого не поймали, так родителей ихних и с малыми детьми посадили… – И тихо добавил: – Зря… Детишков-то не надо бы…
– Закрой дверь! – сухо бросил Подтынный. Неожиданно донеслось:
– Приведите Иванихину!
Подтынный живо представил себе давнишнюю свою знакомую, сероглазую медсестру, когда-то делавшую ему перевязку. Сейчас будут ее допрашивать. Первым его движением было уйти, укрыться в своем кабинете. Но ему захотелось снова увидеть Иванихину. Он направился к Черенкову.
В кабинете Черенкова, боком к столу, сидела Ульяна Громова. Плоскогрудый Черенков, морща шишковатый лоб и пощипывая короткие – ежиком – усики, хмуро задавал ей вопросы, и она отвечала односложно и сдержанно, не поворачивая головы:
– Кто помогал тебе распространять листовки?
– Никто.
– Назови членов организации?
– Не задавайте лишних вопросов.
– Иванихина присутствовала на ваших собраниях?
– Я такой не знаю.
В голосе Черенкова зазвучала издевка.
– Не знаешь? Сейчас я вас познакомлю…
Повернув голову к появившейся в дверях белокурой худенькой девушке, Черенков отрывисто скомандовал:
– Подойди сюда. Сядь.
Подтынный с удивлением посмотрел на девушку. Он видел ее впервые. Заметив это, Черенков объяснил:
– Их двое. Это младшая, Лилия. Старшую Соликовский вчера сам… – И снова повернулся к девушкам: – Ну, что же вы? Поздоровайтесь.
Девушки взглянули друг на друга, молча отвернулись.
– Напрасно вы отпираетесь, – повысив голос, сказал Черенков. – Все равно…
Он недоговорил, распахнулась дверь, и вошел Соликовский. Он был пьян, сняв френч, пошатываясь, подошел к девушкам.
– Ну-с, красавицы, так кто вам приказывал писать и расклеивать по городу листовки? – Он остановился около Лили Иванихиной. – Говори ты!