Собаки вдруг замолчали. Словно сдохли. В тишине послышались слова немецкой команды, скрип снега под солдатскими башмаками и звяканье оружия.

— Близко! Приготовься! — сурово скомандовал шепотом Павле.

Собаки вновь зарычали, захрипели. Особенно громко визжала одна из них, должно быть сильно искусанная. Продолжая грызться, псы приближались к засаде. Никола старался разглядеть в этой своре Молнию. Но не успел он как следует распознать ее, как собаки снова смешались в клубок. Было ясно, что Молния отступает перед более сильным противником.

Никто больше не думал о себе. Всех захватила борьба между животными, всех тревожил только ее исход. Николой вновь овладело желание выстрелить в собаку, которую он считал немецкой. Но когда псы очутились уже всего в нескольких метрах от засады и партизаны, не зная, что делать, приподнялись, Молния вдруг ринулась в сторону и бросилась в реку. За ней с воем и рычанием кинулись немецкие собаки.

— Не заметили нас… — сказал Павле и вздохнул с облегчением.

— Молния нас спасла. Только бы не пришлось ей заплатить собой… — с грустью, но гордо промолвил Никола.

С реки доносились приглушенные отзвуки схватки. Драка, видно, продолжалась с неослабевающей силой, но уже где-то далеко.

На хребте воцарилась тишина. В глубине леса трещали белки. Прошло минут десять. Видимо, обе стороны следили за дракой между собаками и в напряженном молчании ждали ее исхода. Судя по всему, немцы не понимали, что происходит. Они не знали, что это дерется партизанская собака, которая старается спасти партизанскую засаду. Лай удалялся, становился все глуше, и немцы, очевидно, потеряли надежду на возвращение своих псов. В неприятельской стороне раздалась какая-то команда. Опять звякнуло оружие, слышно было, как зашагала колонна по смерзшемуся снегу. Немцы двигались прямо на партизан.

— Тс! Без команды не стрелять! — шепнул Павле, и приказ его, подобно ветру, пронесся по партизанской цепи.

Руки бойцов крепче сжали оружие.

Немецкая колонна приближалась. Все отчетливее доносился топот огромных военных башмаков «альпийцев». все крепче сжимали партизаны оружие, зарываясь поглубже в снег.

Притаившись и съежившись, словно зверь перед прыжком, Уча ждал, охваченный нетерпением. Вместе с Бояной и Вуком он засел у противоположного края засады. Близость Бояны, на которую он обратил внимание, как только она появилась в отряде, сегодня особенно тревожила и беспокоила его. Он питал к ней неясное, неопределенное чувство и упорно преодолевал его, стараясь избегать встречи с девушкой. Никогда не признался бы он себе, что это любовь. Но даже сейчас, в тревожные минуты перед решающим боем, ему никак не удавалось заглушить в себе какой-то особый трепет. И как раз в ту минуту, когда он хотел перебраться в другое место, послышался шум движения немецкой колонны.

К ним приближалось отделение вражеского авангарда. Немцы были уже шагах в тридцати, так что ясно можно было разглядеть пулеметы. Уча поспешно отцепил гранату. Почувствовав непосредственную близость врага, Бояна невольно испугалась, задрожала и бессознательно стала искать руку Учи, лежавшую на прикладе его пулемета. Найдя руку, она изо всех сил сжала ее своими замерзшими пальцами. Уча вздрогнул, сердце его забилось. Он тоже, не понимая, что делает, сжал руку девушки в своей и, дрожа как в лихорадке, прошептал:

— Бояна… я люблю тебя… Эх, почему все так…

— И я… Молчи! — ответила она дрожащими губами.

— Вот, главные! — громко шепнул Вук, как бы давая понять, что он слышит их разговор.

Уча выпустил руку Бояны и взял гранату. Пальцы его так дрожали, что он с трудом удержал ее. Как только голова немецкой колонны приблизилась на требуемое расстояние, он ударил взрывателем о дерево. Медленно сосчитав до четырех, он поднялся, швырнул гранату в немцев и крикнул:

— Огонь!

В ту же секунду раздался треск партизанских «зброевок», заглушивший короткую команду. Из партизанских укрытий ударил залп, застрочили очереди, кругом начали рваться гранаты. Голубоватые огоньки обозначили партизанскую цепь, и темноту рассекли зеленоватые следы трассирующих пуль.

Черный массив весь гудел и дрожал от разрывов. Казалось, падают горы и сталкиваются леса, с неистовым треском, ломая стволы и ветви. Стоны и крики на непонятном языке доносились сквозь этот чудовищный грохот. Под прицельным огнем немецкая колонна смешалась, заколебалась и разорвалась. Вражеские солдаты, охваченные паникой, пустились наутек, но небольшая часть их залегла в снегу и открыла огонь из автоматического оружия.

— Вот как надо воевать! — кричал Уча, стоя во весь рост на виду. Экономя патроны, он стрелял только по темным холмикам, видневшимся на снегу, где вспыхивали огоньки автоматов и откуда разливались струи огня из легких пулеметов. Уча стоял, ни о чем не думая, целясь инстинктивно, не видя и не слыша, как пули вгрызаются в дерево рядом с ним и с Бояной и зарываются в снег. Гильзы из его пулемета падали на девушку, но она этого не замечала.

Перестрелка продолжалась всего несколько коротких минут, но в бою ощущение времени утрачивается.

— Партизаны, в атаку! Обходи слева! — громко скомандовал Уча, и голос его утонул в гуле и грохоте.

В ту же секунду он бросился прямо на немецкий пулемет. За ним следом устремились Бояна и Вук, стреляя на ходу и стараясь обойти немцев сбоку.

Заглушая звуки стрельбы, прокатилось яростное партизанское «ура». Началась рукопашная схватка. Партизаны смешались с еще уцелевшими немцами. Бойцы стреляли не целясь, не успевая дослать патрон, они били прикладами, кололи штыками. Спотыкаясь, солдаты падали; живые лежали вперемежку с убитыми и ранеными; слышались крики на двух языках, вопли ненависти, боли и страха.