Шрифт:
Враждебность ее очевидна, но тем не менее теперь я дышу спокойно.
– Неужели ты так меня ненавидишь?
– Ненависть тут тоже ни при чем. Я тебя презираю. – Капля ее слюны брызжет мне в лицо. – Ты для меня – пешка, ноль без палочки, ничего больше.
Тыльной стороной ладони вытираю щеку и опускаю голову; злость распирает грудь, кипит, ищет выхода.
– Как это я раньше не замечала, насколько ты злобное, мстительное и вредное насекомое. Ведь ты всегда была такой. – Я снова поднимаю голову, гляжу на нее. – Мой тебе совет: остановись, пока не поздно, иначе злоба пожрет тебя.
– Ты что, угрожаешь?
– Предупреждаю.
– Уж не собираешься ли натравить на меня своего Юана?
Она язвительно ухмыляется, а я в который раз удивляюсь, как это ей удается всегда вычислить мой следующий ход.
– И не собирается ли он поговорить со мной где-нибудь с глазу на глаз? А если у него ничего не выйдет, не перейдет ли он от уговоров к менее джентльменским действиям? – Сверкая глазами, она шепчет: – Понимаю! Пришить, мол, ее – и концы в воду!
– Я не хочу твоей смерти, – откровенно говорю я. – Хочу лишь, чтобы ты уехала.
– Все, что Юан ни задумает, у него прекрасно получается.
Она говорит, а сама обходит меня кругом.
– Ты будешь держать, а Юан сделает все остальное. И тогда руки его будут еще грязней твоих. Все эти годы ты жила, имея на совести смерть. Черт возьми! Что мешает прибавить еще одну? Какая разница? Не волнуйся, сопротивляться я не стану. – Она складывает два пальца и крестится. – Обещаю!
И со смехом уходит, напоследок обернувшись и театральным жестом послав мне воздушный поцелуй.
Ноябрь 1983 года
– Для всех вас этот год решающий. Переломный, можно сказать. Пришло время отделять зерна от плевел.
У нас общее собрание. Всем нам скоро исполняется шестнадцать лет. И учебный год у нас выпускной. Классная руководительница говорит минут пятнадцать. Сидеть прямо и внимательно слушать нет никаких сил, но еще две учительницы зорко следят за нами и записывают имя каждого, у кого шевелится спина, кто рассеян и невнимателен.
– Вам всем нужно сейчас приналечь на учебу и трудиться не покладая рук. Никаких опозданий на уроки. Вовремя делать домашние задания. Все поняли?
Все молчат.
– Отлично, – говорит она. – Ну посмотрим, на что мы способны.
Мы выходим из класса и молча движемся по коридору. Поворачиваем налево. Никто не бежит. Галстучки у всех висят ровненько, пиджачки застегнуты на все пуговицы. Авторучки. Тригонометрические таблицы. Число Авогардо. Меня оставили после уроков, за то что я не выучила новые слова на французском, а училка по физике сказала, что «так выполняют задание только кретины».
Едва дождались сегодня последнего звонка. Мы с Орлой сидим в автобусе. До поселка ехать двадцать минут, и мы обсуждаем предстоящую школьную дискотеку: что наденем, с кем собираемся танцевать, получится ли пронести водку. На полпути водитель останавливает автобус: заметил, что парни на заднем сиденье курят. Делает строгое предупреждение, шагает до конца прохода с видом генерала, угрожая немыслимыми карами, хотя мы все прекрасно знаем, что у него на это нет никаких прав. Потом он снова садится за руль и едет до самого клуба, где все высыпают из автобуса. Мы с Орлой расходимся в разные стороны, она в одну, я – в другую. Я обещаю позвонить и бегу со всех ног, чтобы догнать Юана. Он идет вверх по дороге к нашим домам, противно треща пальцами, каждым по очереди, сначала на одной руке, потом на другой. Он всегда так делает, когда волнуется или о чем-то тревожится.
– Сегодня наши с тобой мамаши поехали в Эдинбург за покупками перед Рождеством.
Он шагает, широко ставя ноги, и я, отдуваясь, стараюсь поспеть за его быстрым шагом.
– Надеюсь, купят мне наконец новый проигрыватель. А ты чего ждешь в подарок?
Он не отвечает. Лицо строгое, сдержанное, словно он что-то обдумывает, очень важное, о чем мне знать не полагается. И продолжает трещать пальцами. Звук этот настолько ужасен, что я стискиваю зубы и хватаю его за руки.
– Макинтош! – орет кто-то за спиной.
Я оглядываюсь. Это Шагс Макговерн, парень, которого все боятся.
– Не оборачивайся, – говорю я.
Юан вырывает руки и оборачивается. Останавливается. Ждет. Я тоже жду. Шагс догоняет. Все лицо его усеяно прыщами, некоторые огромные, багрово-красные, воспаленные, из которых даже гной сочится.
– В общем, тебе крышка, Макинтош.
Указательным пальцем он проводит себе по горлу, а потом тычет им в Юана.
– После футбола, усек?
Он поворачивается и идет обратно в сторону клуба, где его поджидают еще несколько парней.
Сердце мое сжимается. У Юана такое лицо, будто его сейчас стошнит. Я беру его за руку. Он резко отдергивает ее.
– Я все расскажу папе, и твоему папе тоже, и они заявят в полицию, – торопясь, говорю я.
– Я тебе расскажу! Попробуй только, – смотрит он на меня уничтожающим взглядом. – Еще хуже будет.
– Тебе нельзя с ним драться! – шепчу я. – Он же подонок. Он убьет тебя.
– Хватит об этом. И не вздумай никому говорить, поняла? – Он тычет в меня пальцем. – Я знаю, что надо делать.