– Да. Тоже задержан. Всему посёлку же мстить не станут, правильно?

– За Абдуллаева ведь деньги соберут… – не глядя на полковника, а как будто себе под нос произнёс Марат.

– Волнуешься, значит? Хочешь, чтобы упекли? А ты что, дружил с пострадавшим? – с присущим ему акцентом зачастил полковник.

– Так, общался, – привычно отбился Марат, но тут же добавил: – Ну, или, можно сказать, дружил. Русик со мной не скрытничал. Ему тяжело жилось за «железкой».

– Надо было прийти ко мне, написать заявление. Мол, так и так. Втягивают меня в незаконное вооружённое формирование. И перечислить фамилии. Сам перечислишь?

– Нет, – оборвал Марат. – Не знаю я никаких фамилий, вы лучше меня во всём этом разбираетесь. И в лес Русика никто не тянул партизанить. Просто о религии говорили.

– Вот с этого и начинается!

– А что? В другой мечети, на Проспекте, то же самое. Ходят с листовками. Про чудеса, про джиннов. Чем лучше?

– Те, которые с Проспекта, – нормальные. Ислам у них традиционный, что мне тебе объяснять? Убивать они никого не хотят, понятно. А от джиннов никто пока серьёзных проблем не нажил, – заметил полковник, садясь в машину и прощаясь с Маратом за руку.

Когда полковник умчался, оставляя после себя коричневые клубы пыли, Марат побрёл в сторону дома Пати. «Обход тухума» ещё не кончен, это было ясно, но рядом с домом, в котором ночует эта родная девушка, он чувствовал себя сильнее и уютнее. Как будто в ответ на такие мысли пришёл её запоздалый ответ на полученную новость: «Только сейчас прочла, извини. Значит, тебе придётся уехать? Надолго????!» Четыре вопросительных знака и один восклицательный. Это значило, что Пате точно не всё равно.

Марата торопливо обгонял ребёнок на трёхколёсном велосипеде. Продвигаться по засохшей волнами грязи было довольно трудно, поэтому он помогал себе ножками, обутыми в резиновые сланцы на несколько размеров больше положенного. Это был мальчик из дома экстрасенса Эльмураза, Марат его узнал. Крикнул:

– Ле, ты куда? – Но дитё не обернулось, а завернуло за угол и пропало, как будто его и не было.

Вслед за ним замигал и включился навстречу сумеркам поселковый фонарь, обычно потухший. И вместе с возникшим искусственным светом словно бы громче запели, застрекотали сверчки.

Не успела я встретить принца, как ему срочно потребовалась уехать, умчаться, укатить в Москву. Марата ждали подвиги, а я оставалась в заточении, под игом дракона. Несчастье моё усугубилось тем, что, зазвав меня в спальню и заговорщически подперев собой дверь, мама с плохо скрываемой радостью объявила:

– Тебя приходили сватать.

– Кто? – замерла я на месте.

– К папе заходил на разговор отец Тимура из молодёжного комитета. Сказал, что у вас давно любовь. И почему ты молчала?

– Они всё придумали, нет у нас никакой любви! – отрезала я.

Мама пригвоздила меня презрительным взглядом:

– Ты уже почти старуха, а мозги, как у пятилетней. Это очень достойный жених, и ты сама дала ему повод свататься. Теперь, будь добра, не юли и не отпирайся. Вон Люся брату не рожает, хоть ты мне внуков родишь.

– От Тимура не рожу! – и впрямь по-детски заломалась я. – Ни за что!

Мама вышла из себя и в отместку заставила меня драить баньку. Это было утомительно, скучно и вдобавок противно, потому что по сырым стенкам ползали толстые многоножки-мокрицы. Приходилось поддевать их палочкой, смахивать на пол и топить, зажмурившись, струёй из шланга. Одна из тёток заглянула в баньку, застала меня за работой и хмыкнула одобрительно:

– Молодец, молодец, вот такие должны быть девочки…

И ушла в дом. Меня аж передёрнуло. Не тёткино это дело – решать, какими должны быть девочки. Я бросила шланг и села на корточки плакать. Но заплакать не получилось. От этого сделалось ещё гаже и досаднее.

Потом обедали без мужчин, на кухне. Братец опять умотал по делу, папа нанялся к кому-то чинить токарный станок, дядька утёк проведать знакомых. Тётки совсем у нас освоились и трещали о вчерашнем походе по родственникам. Кто у кого родился и на кого похож, кто умер и на каком десятке. У меня даже горло пересохло от обилия имён всех этих кузин и кузенов, племянниц и племянников, свояков и своячениц, шуринов и невесток, прабабок и прадедов, из которых вырастали целые египетские пирамиды.

Когда нахлебалась борща и поплелась в свою комнату, тоскуя заранее по Марату, переживая, что тот не пишет, и подумывая уже, а не написать ли самой, мама снова в меня вцепилась.

– Патя, не делай ужасной ошибки! – насела она. – Потом всю жизнь будешь жалеть. Вот вышла бы я в своё время за Магомедова, а не за чабанов…

– Мама!

– Смотри, Тимур хорошо зарабатывает, есть квартира в городе. А здесь, в посёлке, дом достраивают.

– Ну и что?

– Язык у него подвешенный, начальство его уважает, карьеру сделает! Говорят, сам Халилбек…

– Да в тюрьме этот Халилбек! Уже надоели, – отмахнулась я.

Проиграв второе сражение, мама прибегла к помощи тёток. Она подослала их, когда я читала старый томик фантастики, положив под бок телефон, – а вдруг позвонит Марат?