— Вот и я, товарищ майор. Явился — не запылился.

Да, подумал, приглядываясь к нему, Чекалин, именно

что Саня; не Александр, и даже не Саша, не Шура — Саня. Что-то такое в лице — тютелька в тютельку Саня. Лицо, в общем-то, доброе: скуластый, губастый, носастый. Легко представить, как губошлепил свои угрозы таксисту. Скорее смешно, чем страшно. Таксист Пономарев чересчур, пожалуй, всерьез отнесся тогда к его устрашающим словам...

— Я, Саня, недоволен тобой, — с ноткой обиды в голосе говорил Исаев. — Не люблю, понимаешь, когда меня обманывают.

Буряк с обеспокоенностью посмотрел на него, потом перевел быстрый взгляд на Еланцева и Чекалина, сидевших чуть в стороне, точно надеялся по их лицам угадать, в чем тут дело. Угадал не угадал — сие неведомо. Про говорил вроде бы и серьезно, но тоже немного и скоморошествуя, пожалуй:

— Я? Чтоб обманывать?! Да ни в жисть!

— Все, что ты мне утром говорил, — вранье.

— Где вранье, где? — всполошился Буряк. — Какое вранье?

— Самое обыкновенное, — вдумчиво разъяснил ему Исаев. — Бессовестное.

— Да нет, товарищ майор! Это вы зря! Чтобы Санька Буряк! Да что я, враг себе, что ли?

— Выходит, что враг, — отрубил Исаев. — Так как — отлучался ночью с буксира или не отлучался?

Пауза была внушительная — добрую минуту. Наконец Буряк воскликнул со смертной тоской:

— Вот же невезуха!

— Так мы вас слушаем, Буряк, — с подчеркнутой официальностью сказал Исаев. — Все как есть: когда отлучались с судна, зачем?

Санина история, если верить ему, была до смешного незатейлива. Стояли у стенки причала, захотелось выпить. Вахтенный у трапа — дружок, вмиг понял родную душу — отпустил на свой страх и риск. С водкой тоже особых проблем не предвиделось: девицы, в ожидании щедрых кавалеров, не прочь спекульнуть ею, у таксистов частенько бывает она, но больше всего надежда была на Женьку Калымыча, который чуть не еженощно, как на службу, подъезжал к порту на белом своем «жигуленке» и бойко торговал водкой. Но в ту ночь Сане как раз не повезло: Калымыч — окончательно совесть потерял! — за бутылку не обычный червонец требовал, а пятнадцать рубликов, таких денег у Сани не было. Он кое-что высказал Калымычу на сей счет, тот, в свою очередь, в долгу не остался. Девицы на глаза Сане не попадались, «тачек» с зеленым глазом тоже на стоянке не было — Саня и вернулся восвояси, злой и трезвый. Вся отлучка будто бы с полчаса заняла, не больше.

— Это все? — спросил Исаев, когда Саня Буряк умолк.

— Все.

— Ты и утром чистосердечно все врал мне.

— Сейчас другое дело.

— Почему же — другое?

Этого Буряк и сам, верно, объяснить толком не мог, поэтому ограничился лишь тем, что пожал плечами.

— Послушайте, Буряк, — сказал Еланцев, — странная штука получается. В районе порта убит таксист. Около ноля часов, как раз в то время, когда вы отлучались с судна и выходили за пределы порта. А наутро вы говорите таксисту Пономареву, что одного таксиста уже убили ночью, могу, мол, и тебя в случае чего...

— Да болтал я, товарищ, болтал. Чего с пьяных глаз не наговоришь!

— Допустим. Но в таком случае непонятно, почему вы скрывали тот факт, что ночью покидали свое судно. Ведь если вы просто болтали, то не могли знать, что ночью убит таксист, и именно у порта. Смотрите, как нескладно выходит. Мне кажется, что только человеку, знавшему про убийство, был резон утаивать о своем ночном походе за пределы порта. Так ведь?

Тут в Буряке что-то переменилось. Был увалень увальнем, оболтус к тому же, — куда все девалось! Стал вдруг собранный, цепкий, колючий...

— Это по-вашему так! — дерзко выкрикнул он. — По-вашему! А по-моему — все не так было!

— Ну и как же по-вашему?

— Очень просто! Я ведь самовольно с буксира ушел. Вот и скрывал. Кому охота под выговорешник попасть? А то и вовсе с судна попрут! Дальше смотрите: сколько я в этой самоволке был? С полчаса пусть. А до проходной от двадцать первого причала минут десять ходу. Плюс обратно столько же. Да пока с Калымычем ма- терно величали друг дружку... Когда ж тут и убивать было?

— Прежде всего — еще неизвестно, сколько времени вы действительно отсутствовали.

— Спросите у Валеры Платонова, он вахтенным был.

— А вдруг он не запомнил? Или, того хуже, вы сговорились?

Буряк зло сощурил глаза:

— Ну, дела... — Добавил с горьким смешком: — Вот же влип Санька Буряк! — Неожиданно спросил: — А правду говорят, что это вы должны вину доказать, а не тот, на кого вы думаете?

— Сущая правда, — сказал Исаев. — Презумпция невиновности называется.

Повеселел Санька Буряк:

— Вот и хорошо, вот и доказывайте! А я если захочу, то и помогу вам!

— Ты уж не оставь нас своими милостями, — улыбнулся Исаев. — Помоги, Христа ради.

— А что? Если с Санькой Буряком по-хорошему, то и он по-хорошему может. Посмотрите вахтенный журнал. Когда причалились, когда отошли от стенки — там все написано.

— И что, вы полагаете, мы там прочтем? — спросил Еланцев.

— То, что ночью, около ноля часов, «Геркулес» стоял на приколе минут сорок. Только я прибежал — отвалили. Потому я и вернулся по-быстрому — таксистов с водкой уже не было времени искать. — От этих своих таких успокоительных слов Буряк ощутимо воспрянул духом; разговорился — не остановить. — А то — вон какую бочку на меня катанули! Хоть стой, хоть падай. Нет, не такой Санька Буряк человек, чтобы людей убивать. Насчет выпить да погулять — это я могу. Спец, можно сказать. Тут, — рассыпался смешком, — дурнее меня тут на всем свете не найти. А людей трогать — извините-подвиньтесь, нет, не приучен. Что я — мафиози какой, что ли?