Расшифровав возмущенную паузу Аверьянова по принципу «Молчание – знак согласия», Верещагин продолжил:

– Так вот, у меня ответное предложение: вы сложите оружие, оставите здесь всю бронетехнику – и можете убираться куда глаза глядят. Мы вас трогать не будем.

– Вы на что рассчитываете? – не выдержал второй майор.

– На святого Георгия Победоносца.

Теперь засмеялись советские парламентеры.

– «Победоносец» с тяжелыми повреждениями ушел в Альма-Тархан, – объяснил причину веселья Аверьянов. – Так что можете на него не рассчитывать. Деваться вам некуда.

– Так-таки и некуда? Знаете, господа, мы все трое побывали в советском плену и нам не понравилось. Мне – так в особенности. Пожалуй, я отклоню ваше великодушное предложение. Да, чуть не забыл. У меня в руках тридцать один офицер из высшего командования Крымского фронта. В том числе – Маршал Советского Союза, министр обороны. Я уверен, что любой из этих людей готов пожертвовать своей жизнью ради нашей гибели. Так что мы все-таки рискнем взлететь, а вы вольны нас атаковать. Моя мысль понятна?

– Использование заложников запрещено Женевской конвенцией, – прокашлял второй майор.

– Да ну? – удивился Верещагин. – А мы в Крыму решили было, что Конвенцию к чертям отменили и уже все можно… Насиловать женщин, расстреливать пленных, грабить… Не волнуйтесь, товарищ майор, мы просто эвакуируемся вместе с пленными. И если кто-то из них погибнет во время эвакуации… Что ж, судьба… Подполковник Сидиков утешится тем, что на каждого погибшего советского генерала приходится десять крымских десантников. Маршал пойдет за двадцать – равноценный размен? Словом, это ваши похороны, как говорят англичане.

Аверьянов повел подбородком.

– У тебя все?

– На «вы»! – Теперь Верещагин своим тоном мог выстудить все окрестности. – На «вы», товарищ майор! Потому что я не пил с вами на брудершафт. Может, вам и кажется, что мне эти погоны великоваты, но я два просвета не задницей в кабинете высидел. Передайте господину Сидикову, чтобы он поберег людей и технику и не совался к нам. А еще лучше – сложил оружие. Я все сказал. Да, не пробуйте атаковать наши вертолеты на стоянке. Пленники там уже сидят.

– Ну, мразь белофашисткая, – сказал другой майор, до сих пор молчавший. – Попадись нам – пожалеешь, что тебя еще тогда не убили.

Вместо ответа Арт повернулся к Гусарову:

– Давайте, я вам объясню, поручик. Для них война началась не тогда, когда они заключили союз с Гитлером и распилили Польшу – а когда Гитлер их предал. И концом войны они считают не день подписания капитуляции, а день, когда сдалась немецкая группировка в Праге. То есть они воевали на один день дольше, и тем самым являются единственными настоящими победителями. А раз они единственные настоящие победители – все их прошлые и будущие грехи этим покрыты. Они этой победой раз и навсегда вписали себя в силы добра. А любой их противник автоматически принадлежит к силам тьмы.

– А мы напали в священный день победы над Мордором, – кивнул Бурцев. – Поэтому мы белофашисты.

– Нет, мы уже неделю как белофашисты, – поправил Верещагин. – Вы просто советских газет не читаете, а мне их Гусаров каждое утро на стол кладет.

– Наговорились? – процедил Аверьянов.

– Я с самого начала предупредил, что с вами нам обсуждать нечего.

Советский парламентер плюнул на асфальт. Тройка развернулась и пошла прочь.

«Что я сделал неправильно? – думал Арт на ходу. – Да нет, вроде все правильно. Я уж не знаю, как вернее спровоцировать атаку, разве что в морду парламентеру наплевать. Они атакуют, это как пить дать. А нам того и надо. Потому что будет очень некстати, если у красных будут развязаны руки как раз тогда, когда в игру войдет мой Георгий Победоносец…»

Как выяснилось, он все сделал правильно: его сочли за горохового шута с манией величия. Через час боя он начал подумывать, что советская сторона не очень ошибалась. Если бы батареи береговой обороны не обезвредили к моменту подхода конвоя, то всему конец. Тогда оставалось бы только пробиваться к морским пехотинцам и, бросив вертолеты, удирать в Альма-Тархан на всех 35 узлах, которые могут выдать десантные корабли и катера. Невеселая перспектива.

Батареи береговой обороны в Крыжаном и Таирове захватили вплотную к моменту подхода конвоя «Золотая лань» на дистанцию поражения. Через сорок пять минут ролкеры и паромы начали разгружаться в обоих портах. Танки крошили траками одесский асфальт. Дюк взирал на серо-зелено-песчаные машины с вялым интересом. На шею Дюку какой-то остряк успел повязать форменный корниловский шейный платок.

Полковник Сидиков попытался дать бой, и этот бой длился ровно двадцать семь минут до подлета «Кречетов» штурмовой группы и девять минут – после.

Сидиков сдался.

Против Крыма СССР развернул три дивизии: в Скадовске, Херсоне и Николаеве. Но выдвигаться они могли только по одной дороге, нанизанные на нее, как бусины на нить. Эта дорога пересекала разветвленную, заболоченную дельту Днепра, устье Южного Буга, и на выходе из Николаева раздваивалась, широкой рогатиной обходя Тилигульский лиман. С севера – через Березовку, пересекая речку Тилигул, а с юга – перепрыгивая через реку Березань и пгт Березанка и протискиваясь между лиманом и морем в районе поселка Коблево.