– А Бельбек мы не освободим, если танковый полк дойдет до него и ударит нам в тыл! Достаточно ввести в бой «Ковчеги»! – настаивал Адамс.

– Дайте мне подумать пять минут! – взмолился князь.

– У нас нет пяти минут! – отрезал Кутасов. – Господин главнокомандующий, возьмите себя в руки! «Ковчеги» нужны не больше чем на полчаса и только в Южном районе – связать боем патрульные самолеты на то время, пока вертолетчики и корниловцы не разделаются с танковым полком, который прет на Бельбек.

– Разве нам не хватит «Кудесников», чтобы очистить небо?

– Не хватит, – уверил его Клембовский. – Б'oльшая часть комплексов ПВО привязана к аэродромам и контролируется красными. Полковник Адамс прав: нет смысла беречь резервы. Они неминуемо атакуют нас с воздуха, если мы не атакуем в воздухе их.

– Хорошо, – вздохнул Басманов. – Мое «добро» и код. Пусть «Ковчеги» поднимаются.

Гадская работа – патрулирование. В неудобном кресле ломит спину, после раннего подъема все еще клонит в сон, гипнотизирует однообразная синева над тобой и под тобой, а носом клевать нельзя, скучно – хоть вой! И прихотливая береговая линия Крыма за вчерашний день приелась до тошноты. И все равно есть риск: вчера, например, какой-то долбень ухитрился врезаться в вертолет. А другой долбень, уже из местных, решил на своем «дрозде» полетать по побережью. Ему живо показали, почем фунт гороху, и больше уже никто не высовывался…

А это что? Епрст! Три чужих объекта на радаре… Нет, четыре!

Не веря своим глазам, капитан направил самолет ниже. Уже можно установить визуальный контакт… Где они, черти?

– Третий, я первый, – сказал он. – Видишь что-то на радаре?

– Так точно, первый.

– Снижаемся.

«Объект» оказался на дистанции визуального контакта, вихрем пронесся мимо МиГ-25, капитан не сразу рассмотрел, что же это такое…

– Саша, «харриеры»! – выкрикнул потрясенный ведомый.

Головин и сам уже узнал силуэт, похожий на кита-нарвала. Он заложил вираж – самый крутой, на какой только был способен МиГ. «Харриеры» – значит, «харриеры». Кто взлетит, того и будем бить.

Он был наслышан про этот новый английский истребитель. Говорили о нем совершенно фантастические вещи – чуть ли не задом летать может. Херня это все, усмехнулся в усы бравый капитан. Главное – чтобы горел он, как и все остальные.

– «Днепр-два», видим чужих, летим, – доложил далекий голос командира патруля из соседнего сектора.

Головин оценил обстановку: четыре «харриера» против двух МиГов – надо скорее идти на сближение с другой парой.

– «Днепр-один», атакуем и отходим в квадрат пятнадцать… – сказал он.

– Есть, – слаженно отозвались ведомые.

Они круто забрали вверх, и вовремя: в наушниках Головина прозвучал сигнал «Березки»: пошла ракета. Советский летчик отстрелил ловушки мимоходом и лишь краем сознания отметил другой сигнал – вражеская ракета ушла за обманкой. Он завершил «мертвую петлю» – слабо вам так, шакалы? – и оказался в хвосте у противника. А вот теперь ты, дружок, готовь попку…

«Харриер» не стал демонстрировать никаких фигур высшего пилотажа. Он просто резко вскинул машину на дыбы и затормозил на месте, как будто это был не реальный воздушный бой, а мультяшка. Мимо проскочила ракета, выпущенная МиГом Головина, а за ней – и сам советский самолет. Капитан был так потрясен увиденным, что поначалу даже не испугался, когда его машина дернулась и пошла вниз.

– Твою мать! – услышал он в шлемофоне. И увидел, как один из ведомых – МиГ лейтенанта Зорина – распадается на две части. За мгновение до того, как вспыхнули топливные баки, отлетел «фонарь», и пилот вместе с катапультным креслом вылетел из зоны взрыва.

– «Днепр-один», первый, я подбит, теряю высоту, ухожу домой, – сказал он. – Третий сбит, это «харриеры», ребята!

– Поняли тебя, уходи. Сейчас мы им вставим, – донеслось из эфира.

«Вставьте им, ребята, – подумал он, направляя полет искалеченной машины к «дому». – Вставьте и за меня, и за Юрку. А я, даст Бог, вернусь, и еще добавлю».

Он начал сливать керосин, облегчая самолет. Никак не мог понять, в чем дело: двигатель просто не работал, как будто на него порчу навели. Тянул кое-как, «на честном слове и на одном крыле». В принципе, можно было бы и катапультироваться, но сработало воспитание советского пилота: сам погибай, а машину спасай. Да и не так вроде все паршиво, нигде не горит, и, кажется, удастся дотянуть до Скадовска…

– Дайте полосу! – зарычал он, когда его запросили с аэродрома. – Полосу, растак вас перетак! Капитан Головин, тридцать третья истребительная!

– А почему сюда?

– Подбили меня!

– Кто?

– Конь в пальто! Или ты даешь мне полосу, блядь, или я так долбану ракетами!..

– Вас понял, – ошалевший диспетчер постарался расчистить место для посадки как можно скорее.

Самолет приземлился неуклюже, дав «козла», но из многих вариантов приземления подбитого самолета этот был лучшим. Головин откинулся в кресле, перевел дыхание, вытер лоб и открыл «фонарь».

Он уже не спешил. Спустился по трапу, прошелся взад-вперед по полосе, снял шлем и подставил лицо майскому ветру с родными аэродромными примесями, с достоинством извинился перед работниками аэродрома – нервы. Те покивали: понимаем, бывает.