– Товарищ майор…

– Я уже два года товарищ майор! Ты знаешь, что твои художества слышал весь Крым? Нас теперь в плен не возьмут! И скажи спасибо, если других будут брать!

Палишко похолодел. Теперь же и помощь не придет, никак ее не вызвать, все обесточено…

– Только не говори, что он помер, а то я тебя сам убью. Нет, я тебя живым белякам отдам.

Палишко не смел спорить. Он понимал, что накосячил, нарушил главную заповедь: делай что хочешь, только не попадайся.

Беляк, по счастью, оказался живучий. Палишко его приложил раза два – ну, за «упс», – и он в память так и не пришел, но ничего, дышал.

– Перевяжите его, – велел майор.

– Так нечем, – вякнул было Анисимов.

– А ты поищи. – У майора уже и глаза побелели от ярости. – Бегом!

Анисимов вовремя смылся на поиски перевязочного материала.

Остапчук не успел. Палишко поймал его в коридоре и начал бить.

Если бы за дурость давали Нобелевку, в 1980 году у Палишко просто не было бы конкурентов. Бог даст выпутаться, подумал майор, ей-же-ей, он до старости в лейтенантах проходит. Я ему устрою веселую жизнь.

Пока что атаки белых удавалось отбивать. Пока что. Белые не экономили пули и мины, но берегли людей. Майор был вынужден беречь все. Тем не менее, после второй атаки белых он узнал, что третью отражать почти нечем.

Во время затишья корниловцы помахали белым флажком и послали парламентера.

Офицер в чине штабс-капитана смотрел на Лебедя, как Сталин на врага народа. В руке у него была мини-рация. Точь-в-точь такая, как у тех диверсантов. Может, он и был из них – майор видел всех мельком и припоминал с трудом.

– Через полчаса мы начнем штурм, – сказал беляк. – И мы не будем брать пленных, если не прекратится вот это, – он щелкнул рычажком рации и Лебедь, услышав, обмер.

«Вот это» прекратилось само собой, но майор не знал, проживет ли беляк еще полчаса. И не прикончат ли их всех, даже если и проживет.

Он бегло оглядел корниловца – раны вроде несерьезные, перевязка требовалась больше для того, чтоб их не увидели в первую же секунду и не пристрелили сгоряча переговорщиков. Нда. Хорошо бы еще лицо ему замотать…

Майор смахнул все со стола и велел переложить туда беляка с мокрого пола. Анисимов примчался с какой-то занавеской, порезанной на ленточки. Пока он неуклюже перевязывал пленного, Лебедь достал фляжку и влил тому в рот немного коньяка.

У беляка не было сил даже проглотить, но глаза он открыл.

– Скажи своим, – склонился к нему Лебедь, – что я не приказывал тебя пытать. Сейчас тебя отправят вниз, и ты скажешь, хорошо? Слушай, это же война. Случается всякое. Ну, Палишко у нас скот, но он же один такой. Ты же знал ребят. Глеб… он же все еще жив. Ты же не допустишь, чтобы он погиб, правда?

Беляк сделал усилие – кажется, всем телом, – чтобы проглотить коньяк. Губы шевельнулись, но говорил он слишком тихо. Майор склонился ниже.

– Что? Повтори, что ты сказал?

– Видишь… море? – И беляк снова закрыл глаза.

Майор видел море. И в нем от края и до края плескался полный пиздец.

И над этим морем раскатывался новый звук, на который майор раньше не обращал внимания: клокочущий гул вертолетных винтов…

Вертолеты?!

Майор пулей вылетел из помещения. В пологом ущелье действительно наводили порядок вертолеты: два Ми-24 поливали склоны из пулеметов. Ми-8 шел сюда, видимо, на посадку.

Ребята! Родные наши!

Склон, удерживаемый красными, выдохнул: «Ура-а!», словно камни запели осанну. Майор внезапно обнаружил, что орет сам.

И тут же крики радости сменились воплями гнева: с позиций белых, казалось бы, подавленных пулеметным огнем с воздуха, шваркнули в небо четыре стрелы с дымными хвостами. Три взорвались, «поймав» инфракрасные ловушки. Четвертая попала в Ми-24…

Удар! Вертолет, дымясь, ахнулся на склон Чучели. Какое-то время он катился вниз, ломая лопасти и кроша корявые горные деревья, затем его падение вроде бы затормозилось у скального обрывчика, а потом неумолимая гравитация взяла свое и вертолет, свалившись на камни, взорвался.

Лопасти Ми-8 молотили уже над площадкой. Шасси коснулись бетона.

Из кабины на землю спрыгнул первый десантник. Майор чуть не проглотил язык. По площадке навстречу Лебедю шел целый и невредимый Верещагин в советской форме…

Вот так люди и становятся заиками.

Со второго взгляда было понятно, что парень ну ничем не похож на Верещагина. Не темно-русый, а светло-русый, ниже ростом и шире в плечах, сероглазый и склонный, скорее, к полноте.

– Явление третье, – сказал он, подойдя вплотную к майору. – Те же и фронтовая разведка.