Олеся же закрылась в своих покоях, где и прорыдала дотемна, упиваясь собственным горем. Но в то же время помимо обиды проснулись в ней и другие чувства. Она ощутила себя вдруг существом возвышенным и в высшей степени одухотворённым, потому как любовь безответная — есть страдание и только через страдание человек способен вырасти духовно.

Раздумывая над тем, она даже нашла много положительного во всём. Её любовь, отвергнутая и неразделённая, возносила её на пьедестал мученицы. Вскочив с кровати, девушка принялась рассматривать себя перед зеркалом. Страдание во взгляде, горделивая посадка головы, казалось, что печаль осветила её изнутри каким-то неземным светом. О, определённо все то добавляло ей загадочности, сама себе она казалась ныне недосягаемой. Оставалось только приложить все усилия к тому, чтобы увлечь Бахметьева, а после равнодушно отвергнуть его чувства. Что может быть слаще возмездия. «А было бы ещё лучше вызвать его ревность», — пришло ей в голову. Несомненно, интерес другого мужчины может способствовать тому, чтобы граф Бахметьев взглянул на неё совершенно иначе, узрел то, что ранее не замечал. Вдохновлённая и окрылённая этими мыслями, Олеся кокетливо поправила медово-рыжие локоны и улыбнулась своему отражению.

Именно за любование собственным отражением её застала Натали.

— Гляжу, огорчение твоё уж прошло, — насмешливо заметила старшая mademoiselle Епифанова.

Олеся пожала плечиком, не оборачиваясь к сестре:

— Ехидничать пришла, али по делу? — осведомилась она.

— Маменька просила тебя к ужину звать, — отозвалась Наталья, — а Ульянка как рыдания твои услыхала за дверью, так и побоялась барышню обеспокоить.

Натали с завистью рассматривала отражение сестры в зеркале. Олеся красавицей уродилась, вся в маменьку пошла. Тоненькая что тростинка, волосы яркие, глаза сверкают, а вот Натали столь яркой красоты не досталось, потому как унаследовала она внешность батюшки. Старшая mademoiselle Епифанова была росточка невысокого, и стройностью стана не отличалась, волосы её были темными и прямыми, тогда как у Олеси в кудри завивались. К тому же в этом году ей уж двадцать пять лет минуло, по всем меркам старая дева, а женихов так и не сыскалось, несмотря на щедрое приданое, что папенька давал за ней.

— О чем горевала-то? — заглядывая в зеркало через плечо сестры, поинтересовалась Натали. — Его сиятельство явились не запылились, а ты слезы льёшь.

Улыбка исчезла с лица Олеси, уголки губ скорбно опустились.

— Не любит он меня, — вздохнула девушка, обернувшись к старшей сестре.

— Полно, Олеся, — удивлено обронила Наталья. — Что ты напраслину возводишь. Занят был поди. Маменька вон сказала, что в Пятигорск уезжал.

— Он мне сам признался, — горестно вздохнула Олеся.

Глаза её вновь наполнились слезами и, спрятав лицо на плече сестры, она вновь зашлась в рыданиях.

— Стало быть, всё же гувернантка, — чуть слышно промолвила Натали, поглаживая сестру по спине.

— Что гувернантка? — отняла заплаканное лицо от плеча сестры Олеся.

— Да так слухи ходили, будто он её в Петербурге содержит.

Тонкие пальчики mademoiselle Епифановой сжались в кулачки, отвернувшись от сестры, Олеся стукнула по зеркалу:

— Ненавижу! Гадина она!

— Да гувернантка-то причём, — вздохнула Наталья. — Коли так, то её пожалеть только остаётся. Вот выйдешь замуж за Бахметьева, и где она окажется?

— Не желаю больше говорить о ней, — сжала губы в ниточку Олеся. — Идём ужинать. После решу, что делать с этим.

Минуло две седмицы в пути. Поутру выехали из Ростова. До Пятигорска оставалось около пятисот вёрст. Лёгкая позёмка, что мела с утра после полудня превратилась в самую настоящую метель. Лошади замедлили свой бег, несмотря на окрики и кнут в руках возницы. Возок остановился.

— Барыня, — заглянул внутрь кучер, предварительно постучав, — не зги не видно, заблудиться раз плюнуть. Уж давайте воротимся, пока не поздно, да переждём.

— Поворачивай, — вздохнула Елизавета Петровна.

Жаровня с углём, поставленная в ногах не спасала от холода, что пробирался под меховую полость и юбки, сковал все члены. Каждая косточка в теле пожилой дамы ныла и просила о покое и тепле. Верочка, спрятав озябшие ладони в муфте, нахохлилась, как воробышек. Даже болонка княгини перестала рычать и пытаться укусить компаньонку своей хозяйки за ноги, а сжалась под юбкой у Веры в поисках тепла.

— Замёрзла? — поинтересовалась княгиня у девушки.

Вера кивнула головой и спрятала покрасневший нос в пушистом лисьем воротнике шубки.

— Ничего. Ещё седмица и на месте будем, — пробормотала Елизавета Петровна. — Я, Верочка, вот что сказать тебе хочу, — решилась княгиня. — В Пятигорске живёт мой дальний родственник по отцу, князь Одинцов. Я в девичестве тоже Одинцовой была, — улыбнулась пожилая дама. — Ему уж пятьдесят должно быть. Стар он, конечно, для тебя, но зато княгиней станешь.

Вера испуганно воззрилась на свою бабку. Конечно, Елизавета Петровна говорила о замужестве, но не словом не обмолвилась, что старика ей в супруги прочит.

— А ежели он не пожелает жениться на мне? — с надеждой на то, что неведомый ей князь непременно откажется от затеи княгини Уваровой, осведомилась она.

— Никуда он не денется. Пойдёт под венец, как миленький, — усмехнулась старуха. — Иван Павлович гол как сокол. Живёт милостями родни сердобольной, а ему имение и полное содержание. Нет, не откажется.

Вера опустила голову, пряча слёзы, повисшие на пушистых ресницах.

— Да ты не плачь, — склонилась к ней княгиня. — Жизнь впереди длинная у тебя, а ему не так много осталось. Одинцов в годах уже, да и здоровьем слаб. Он и в Пятигорск перебрался от того, что столичная погода не по нутру ему. Да и не женился все потому же, что здоровье не позволяло. Впрочем, сама все увидишь. А коли совсем постыло всё станет, приедешь ко мне в Покровское. Оно почитай и так твоё теперь. Не могу я иначе тебе усадьбу передать. Пока жива в обиду тебя не дам, — закончила княгиня и устало откинулась на спинку сидения.