— Он возьмет копченого лосося и говяжью вырезку с кровью. — Она опрокинула свой виски и поставила пустой стакан на стол. Вздрогнула. — И мне еще порцию.

— Сию минуту. — Официант поставил на поднос пустой бокал, забрал меню и растворился.

Едва он ушел, доктор Макдональд подняла с пола свою сумку и вынула из нее красный пластиковый фолдер. Выложила содержимое на стол — копии всех поздравительных открыток, которые родители Ханны Келли получали от Мальчика-день-рождения.

— Вы уверены, что это следует делать в этом месте?

— Вот почему я сижу в углу. Никто не может заглянуть мне через плечо. — Разложила открытки в хронологическом порядке: самые старые — вверху слева, самые последние — справа внизу. Потом обняла себя одной рукой, другой рукой играя с волосами, и стала внимательно смотреть. — Все, что он делает, имеет значение, мы просто еще не понимаем, что это значит. Он покрасил Ханне волосы — вот здесь, на открытке номер три. Но он не делал этого с Эмбер О’Нил. Он превратил Ханну в кого-то другого, здесь все дело в проецировании своих желаний на других людей…

— Не думал, что вы любите виски, — сказал я почти миролюбиво.

— А на номере семь он все сбрил, подчистую, даже брови. Он наказывает не ее, он наказывает того, кого он воображает…

Доктор Макдональд снова внимательно все осмотрела, поигрывая волосами.

— Откуда вы знаете, что я не вегетарианец?

— Хммм?

— Вы заказали мне стейк. Откуда вам известно, что я не…

— Руки.

Поднял их. Руки как руки. Костяшки сбиты и опухли, только и всего.

— Как вы можете…

— У него нет ярко выраженного физического типа. Все девушки с различными формами и размерами, волосы прямые и кудрявые, длинные и короткие. Блондинки, брюнетки, рыжие… Полагаю, ему это все равно, если потом он их красит. Некоторые хорошенькие, некоторые — не очень, он на самом деле не видит их, он видит только то, что хочет в них видеть. — Доктор Макдональд взяла со стола салфетку и закрыла ей открытки. Затем улыбнулась — вернулся официант.

— Большой «Гленморанджи».

Она одним глотком опрокинула в себя еще одну порцию виски, а потом, сморщившись и поежившись, судорожно выдохнула.

Я откинулся на спинку стула и налил себе немного газированной водички:

— Почему у меня такое чувство, что вы не любительница выпить?

— Назвали бы вы Мальчика-день-рождения нормальным? Я спрашиваю, потому что я назвать его нормальным не могу. Но я могу попытаться думать, как он, если мне хочется выяснить, что он хочет, и что ему нужно, и почему пытать молодых девушек для него нормальное явление, хотя это все несколько натянуто, потому что он — ненормальный, а я — нормальная.

— Вы — нормальная? — Я не смог сдержать улыбку. — Вы в этом уверены?

Ее щеки залило розовым, она отвела глаза и уставилась на фотографии Ханны Келли:

— Он был активен в течение десяти лет, в первые шесть лет он похищал по одной девушке в год — потом последовал перерыв в двенадцать месяцев — и три года назад он похитил две жертвы за три недели, и то же самое в прошлом году.

— Вы на самом деле думаете, что вы нормальная?

— К настоящему моменту он, по всей видимости, похитил еще двоих. — Она плеснула «Пино» в винный бокал, отхлебнула. — Таким образом, жертв стало двенадцать, все похищены накануне тринадцатого дня рождения, и следующее число тоже будет тринадцать. Тринадцать тринадцатилетних… В этом что-то есть. — Еще глоток. — Или не будет, в смысле, всегда ведь может наступить время, когда он убьет тринадцать девушек, если будет продолжать заниматься тем, чем он занимается сейчас, а мы не сможем его поймать. И со временем число его жертв достигнет девятнадцати, потом двадцати одной, потом…

Булочки были теплыми, и я намазал одну маслом.

— Если только он не станет наращивать темпы. В прошлом году было две жертвы, а в этом их может стать три или четыре. А может, он решит пуститься во все тяжкие и закончит жизнь в канаве со стволом обреза во рту.

Доктор Макдональд потерла рукой по рукаву своей полосатой блузки:

— Совершенно очевидно, что число имеет какое-то значение. Совсем не часто празднование тринадцатилетней годовщины девочки является поводом для ее похищения и последующих пыточных фантазий без особой причины, что-то должно было случиться с ним, когда ему было тринадцать.

На этот раз, когда она поднесла к губам стакан с вином, она выпила его до последней капли.

— Вас будет тошнить. Вы это знаете, не так ли? — спросил я, наливая себе минералки.

Она взглянула на бутылку, облизала губы, снова наполнила стакан:

— Почему это не работает?

— О-о… дайте только время.

На конце ее вилки раскачивался кусок маринованной селедки.

— Или, возможно, что-то произошло, когда кому-то другому исполнилось тринадцать, а он был младше, это больше похоже на правду. В смысле, для того, чтобы развилась подобная патология, вы должны находиться на ранних стадиях сексуального развития, когда ваши чувства «хорошего» и «плохого», «правильного» и «неправильного», «нормального» и «странного» все еще… все еще под… податливы. — Последнее слово перешло в отрыжку, разбросавшую по всему столу алкоголь и куски маринованной селедки. — Оох, пардон.