Дышловые медленно, осторожно переступая, стали в ярмо.

— Рыжий! Джек! — Голос Артура эхом раскатился по холму.

Повинуясь его зову, волы проглатывали свою жвачку — комок пережеванной травы скользил по длинному горлу. В их движениях не было торопливости. Они становились в ярмо уверенно и спокойно — было видно, что делают они это не из страха.

Когда цепь натянулась и каждый стоял, пригнув голову и чуть поджав задние ноги, Артур быстро окинул взглядом двойную линию животных и крикнул:

— Пошел, Щеголь! Пошел, Красный! Пошел, Рыжий!

Шестнадцать волов разом налегли на ярмо. Секунду, несмотря на все их усилия, упрямые дроги с грузом бревен оставались неподвижными, потом с жалобным скрипом сдвинулись с места, покачиваясь, как пароход на море.

Артур, за которым по пятам следовала собака, шагал рядом с упряжкой, перекинув кнут через плечо. Когда дорога пошла под уклон, перед крутым спуском, он бросился к задку дрог и быстро повернул ручку тормоза. Стальные ободья врезались в огромные эвкалиптовые блоки тормоза, и громыхающие дроги издали резкий, болезненный стон. Этот звук пронесся над холмами, отдаваясь тоскливым эхом в долине, и вспугнул стаю черных какаду. Они пролетели над моей головой, сильно хлопая крыльями, и их печальный крик слился с полным муки скрипом тормозов в грустную жалобу, звучавшую до тех пор, пока птицы не скрылись за лесистым гребнем холма, а дроги не достигли долины.

Тед Уилсон жил в полумиле от большой дороги. Питер всегда привозил с собой в лагерь ящик пива, и так уж повелось, что вечером после погрузки все собирались в доме Теда выпить, поболтать и попеть.

Артур, погонщик волов, всегда в этот вечер устраивал стоянку с таким расчетом, чтобы можно было заглянуть к Теду. Приходили из своего лагеря и братья Фергюсоны. Принц Прескотт и двое других рабочих были частыми гостями в доме Теда, но в этот вечер Принц захватывал с собой гармонику и наряжался в мохнатый жилет.

Из лагеря мы выехали на дрогах втроем — Тед, Питер и я. Позвав меня садиться, Питер повернулся к Теду и троим лесорубам, которые стояли тут же, и, прикрыв рот ладонью, шепнул хрипло:

— Теперь смотрите! Смотрите на него! Этот парнишка просто чудо: и заикнуться не даст, чтобы ему подсобили. Это я и хотел вам сказать давеча.

Затем, опустив руку, он обратился ко мне с нарочитой небрежностью:

— Ну, Алан. Полезай.

Раньше я с некоторым опасением поглядывал на громаду бревен, возвышавшуюся на дрогах, но слова Питера вдохнули в меня новые силы, и я уверенно направился к повозке. Я вскарабкался на круп Кейт, как это делал прежде, но теперь надо было лезть гораздо выше, и я понимал, что мне придется встать на лошади, а уж потом, уцепившись за что-нибудь, подтянуться на руках вверх. Ухватившись за верхушку столба, я встал «хорошей» ногой на круп Кейт, а оттуда уже без труда взобрался наверх.

— Ну, что я вам говорил? — воскликнул Питер, с довольным лицом наклоняясь к Теду. — Глядите! — Он выпрямился и презрительно щелкнул пальцами. — Что ему костыли — чепуха!

Дорога к дому Теда была узкой, и ветви деревьев, сгибаясь дугой, цеплялись за плечи Питера и Теда, которые сидели впереди, свесив ноги. Я сидел сзади, и ветки, выпрямляясь, резко хлестали меня по лицу. Тогда я улегся на спину и стал наблюдать, как они, со свистом рассекая воздух, пролетали надо мной.

Я наслаждался тяжелым покачиванием дрог, их громким размеренным скрипом. Через некоторое время лошади остановились, и я понял, что мы приехали к Теду.

Дом был построен из горбылей, а щели между ними замазаны глиной. С одной стороны торчала труба из коры, рядом с ней проходил желоб — согнутый кусок коры, — по которому дождевая вода с крыши, тоже сделанной из коры, стекала в железный бак внизу.

Дом стоял, не защищенный ни забором, ни садом от наступающих зарослей. Над ним склонилось тонкое молодое деревцо; перед парадной дверью, которой никто никогда не пользовался, буйно разрослись папоротники.

Около черного хода стоял чурбан, служивший подставкой для старого эмалированного таза. Чурбан был весь в мыльных потеках, и земля вокруг превратилась в сероватую грязь.

Четыре шкурки опоссума, растянутые мехом вниз на задней стене дома и прибитые гвоздями, поблескивали в предвечерних солнечных лучах. На нижней ветке росшей вблизи акации висел, слегка раскачиваясь, шкафчик для мяса.

У двери в дом лежал ствол древовидного папоротника, служивший ступенькой, а рядом на двух колышках был прибит кусок железного обода, о который входившим полагалось счищать грязь с башмаков.

Позади дома, под навесом из коры, державшимся на четырех тонких столбах, стояла двуколка, упряжь, лежавшая в ней, свисала с крыла.

Питер остановил лошадей подле навеса, и я слез с дрог. Двое ребятишек стояли и внимательно смотрели, как я спускался и ставил костыли под мышки.

Один из них, мальчуган лет трех, был совершенно голый. Питер, свертывавший вожжи, прежде чем забросить их на спину Кейт, с интересом посмотрел на него и весело улыбнулся.

— Ну и ну! — воскликнул он. Потом протянул грубую, мозолистую руку и стал поглаживать мальчика по спине. — Какой гладенький малыш!

Мальчик, уставившись в землю, с серьезным видом сосал палец. Он подчинился ласке Питера спокойно, но с некоторой опаской.