Корбетт Лайонел
Шрифт:
С точки зрения физиологии, грудина защищает сердце от внешнего воздействия. То, что кость никак не заживала, сочеталось с неспособностью защитить собственную эмоциональную жизнь – у него никогда не было возможности научиться этому. В соответствии с законом синхронии, на момент операции он был в отношениях с женщиной, требования которой были похожи на требования его матери. Само собой разумеется, что он не был способен защитить себя от ее постоянных вторжений. Он заметил, что в моменты раздражения и критики с ее стороны боль в грудине усиливалась. Он чувствовал свою вину за то, что она не была счастлива, он считал, что должен заботиться об этом несчастном, хотя и весьма вредном существе. В результате терапевтической работы он смог абстрагироваться и взглянуть на свои отношения с точки зрения модели своих ранних связей с матерью. И именно в тот период, когда он научился говорить «нет», защищать свои чувства, ему сделали вторую фиксацию грудины, после которой боль начала ослабевать. Вся эта ситуация проявилась на двух уровнях: телесном – в виде боли в грудине и психическом – в форме неспособности противостоять эмоциональным вторжениям. Смысл его хронической боли был в призыве осознать все эти аспекты [112] . Этот пример показывает нам, насколько тесно смысл страдания связан с личностью, насколько уникален каждый случай, когда страдания используются в целях психического и духовного исцеления.
112
Зонтаг (Sontag, 1997) подчеркивала, что «болезнь не есть метафора» и потому не может быть объяснена в терминах метафорического мышления. Она критикует все психологические подходы к объяснению заболеваний, потому что считает их слишком далекими от реального физиологического состояния человека; к тому же вся вина здесь ложится на саму жертву. Зонтаг предпочитает делать упор на физиологическом субстрате болезни. Подобно многим представителям течения «нью-эйдж» и большинству специалистов по психосоматике, Зонтаг неверно истолковала взаимосвязь физической болезни и психического состояния страдальца. Неправильно утверждать, что разум становится источником болезни тела, как будто разум и тело являются обособленными, независимыми друг от друга сущностями. Тело и разум едины, хотя мы переживаем их по-разному. Тело и разум отражают друг друга. Приведенный мною пример иллюстрирует, как психологическое и физиологическое состояния выражают одну и ту же проблему разными способами. «Неспособность защитить сердце» – хорошая метафора для описания ситуации в целом, но это не означает, что психологическое состояние стало непосредственной причиной физиологических осложнений.
Тот факт, что хирургическое излечение грудины и улучшение душевного состояния совпали, является прекрасным примером синхронии, связи событий материального мира с внутренним состоянием личности. Смысл указал на то, что всегда скрыто присутствовало, но не осознавалось. Такой смысл всегда обретается, а не выстраивается из ничего. У синхронии есть своя цель – стать частью некоей общей структуры нашей жизни, с той оговоркой, что для появления истинного смысла события должны быть правильно интерпретированы (von Franz, 1992).
Страдание может быть как благотворным, так и вредным для развития личности, а терапевт должен уметь поддерживать это хрупкое равновесие. Люди, прошедшие через тяжелую боль и страдания, никогда не будут такими, как прежде; как говорил Альберт Швейцер, они принадлежат к «братству тех, кто носит на себе печать боли» (цит. по: Joy, 1947, p. 287–288). Страдание меняет наши приоритеты и заставляет пересмотреть взгляды и ценности. Страдая, мы избавляемся от иллюзии неуязвимости и впускаем в себя страх. Если мы открыты для перемен, то можем прийти к новому состоянию бытия, но чаще всего страх не позволяет нам встать на этот путь. Страдание может радикально изменить наш взгляд на мир и на самих себя или же может утвердить нас в нашем понимании жизни. Страдание заставляет нас выбирать то, чего обычно мы стараемся избегать, и зачастую меняет нашу жизнь кардинальным образом.
Страдание может подтолкнуть нас к такому уровню мудрости и понимания, которого в обычных обстоятельствах мы бы никогда не достигли. Страдание раскрывает структуру характера, как светлые, так и темные стороны человеческой природы. На поверхность выступают либо наше самопожертвование, храбрость, стойкость и сострадание, либо себялюбие, способность манипулировать другими, неприязнь и цинизм. Страдание позволяет осознать то, как бы мы хотели прожить свою жизнь, что для нас действительно важно. Например, в случае тяжелой болезни, сверхактивные люди начинают понимать, что им пора остановиться, пересмотреть взгляды, иногда даже кардинально поменять их. Порой после болезни люди меняют профессию, расстаются с партнерами, начинают уделять внимание тому, что ранее игнорировалось, открывают новые, доселе неосознаваемые стороны своей личности. Это может сопровождаться гневом и сожалением о допущенных ошибках и упущенных возможностях. Преодоление всех этих переживаний может привести к глубочайшей трансформации.
Я считаю, что эффект страдания можно считать благотворным, если в результате появились какие-либо из следующих качеств:
• усиление способности к эмпатии и состраданию в отношении других людей;
• новый качественный уровень в отношениях;
• разрешение нарциссических проблем типа высокомерия или равнодушного отношения к другим;
• новые переживания трансперсонального измерения;
• обретение мудрости;
• обретение чувства юмора;
• пересмотр ценностей;
• углубление самопознания.
Страдание может навсегда оторвать нас от привычной жизни. В качестве примера подобной трансформации представим себе человека, который в любой ситуации контролирует всех и вся, пытаясь таким образом справиться с беспомощностью и уязвимостью, идущими из детства. Страдание вновь заставляет его пережить беспомощность, не позволяя взять ситуацию под контроль. Чем сильнее сопротивление, тем хуже состояние. В ситуации болезни или какой-либо зависимости у таких людей начинается депрессия. Их глубинный страх перед собственной слабостью выходит на поверхность. Их потребность доминировать и контролировать не помогает в борьбе со страданием; они чувствуют себя униженными, когда приходится полагаться на других, зависеть от их усилий. Аналогичным образом нарцисс никогда не пытается понять страдание другого, потому что это может отвлечь его от мыслей о себе, что неприемлемо для хрупкого чувства собственного «Я», пытающегося укрыться за стеной грандиозности. Таким образом, некоторые люди способны начать сочувствовать и сострадать другим только после того, как сами пережили период страданий.
В течение последних трех столетий мы на Западе рассматриваем разум и тело как две совершенно разные сферы [113] . И в этом нет ничего удивительного – ведь мы по-разному их переживаем. На уровне тела аффект выражается в виде потоотделения, пересохшего горла, расширения зрачков, сердцебиения, мышечного напряжения, покраснения или побледнения лица, гусиной кожи и т. п. В отличие от этого, наши мысли, фантазии и воспоминания кажутся исключительно умозрительными. Однако можно рассматривать разум и тело как два аспекта единой реальности или два способа смотреть на эту реальность. Утверждения о том, что тело влияет на разум и наоборот, уводят нас в сторону, заставляя считать их обособленными, независимыми друг от друга сущностями [114] . В нашем языке существуют разных слова для тела и разума, потому что оба термина необходимы нам для описания переживаемого опыта. Физики описывают свет то как частицу, то как волну, в зависимости от типа наблюдения, поэтому различные описания не всегда подразумевают различные сущности. Образ или мысль внутри разума и связанные с ними эмоции обычно возникают одновременно [115] . Болезненные комплексы становятся причиной таких чувств, как стыд, вина, тревога или депрессия, – все они выражаются на уровне как телесных ощущений, так и умозрительной образности. Мы склонны рассматривать комплексы, например комплекс неполноценности, как нечто чисто психологическое. Однако стоит комплексу активироваться, он тут же «поджигает» эмоцию, которая, в свою очередь, вызывает телесные ощущения. Наличие интенсивной эмоции автоматически придает смысл всей ситуации.
113
Подобный взгляд получил широкое распространение начиная с XVII века, когда Декарт принципиально разграничил разум и тело на том основании, что тело, как всякая материя, занимает определенное пространство, в то время как разум, мышление абстрактны и, подобно математической точке, лишены пространственной размерности.
114
В традиции дзен-буддизма ученика спрашивают: «Где бы ты разрезал кошку?», подразумевая, что нечто целое невозможно поделить на части.
115
Разделение на разум и тело может быть спровоцировано ситуацией, когда ребенку не позволяют проявлять гнев и ему приходится мысленно гневаться на некий воображаемый объект. Все подавляемые таким образом эмоции продолжают существовать в специальной труднодоступной части личности. Такой человек может принести на обсуждение к терапевту свои тяжелые, практически неосознаваемые детские воспоминания. У него могут также возникать состояния тревоги и депрессии, однако, не сумев подобрать правильные образы для сравнения, человек не сможет объяснить причин их появления.
Если активируется комплекс, то, конечно же, оказывается задействованным и его архетипическое ядро. Это означает, что архетип – не исключительно психологическое образование; он ощущается и на уровне тела в форме вызываемых комплексом эмоций. Поскольку тело – душа есть единое целое, неделимый блок, то метафора Юнга, сравнивающая архетип со световым спектром, кажется весьма точной (Jung, 1954a, par. 414 /Юнг, 2002, § 414).
В рамках этой метафоры, синий конец спектра является аналогом всего умозрительного. Красный конец спектра представляет тело. Эмоция на красном конце является действием архетипа внутри тела, в то время как образы – действие архетипа внутри разума на противоположном, синем конце. Если комплекс негативный, то образность и сновидения неприятны и болезненны и, следовательно, вызывают телесное утомление.