Для того чтобы наглядно показать важность точного восприятия, Кришнамурти приводит следующие примеры: что происходит, когда мы видим ядовитую змею или ребенка, выходящего на проезжую часть? В такие мгновения мы не раздумываем над тем, что нам надо сделать. Когда источником действия становится чистое восприятие, выбора уже нет, как нет и конфликта; действие и восприятие происходят одновременно.

Но все-таки как же мне взглянуть на другую личность, освободившись от всех теорий, знаний и воспоминаний? Может ли терапевт перестать мыслить понятиями? Нам не следует пытаться применить тот или иной подход; любое усилие активирует и напрягает Эго, а это значит, что искажение неизбежно. Нам нужны не усилия, а глубокое внимание; мы не «делаем», а «позволяем быть». Глубокое внимание требует того, что Кришнамурти назвал безусловным осознанием (Krishnamurti, 2001), т. е. сознанием, свободным от всяких предпочтений и установок. Безусловное осознание позволяет нам видеть реальность настоящего. Глубокое внимание задействует и разум, и тело, всего человека целиком, без мотивов, без предпочтений, без готовности услышать только то, что привычно слышать. В таких ситуациях наше «Я» исчезает, в силу вступает всеобъемлющее сознание и появляется способность к сочувствию.

Необходимо попытаться пережить состояние другого без слов и понятий, как если бы мы молча созерцали, общались невербально, понимали сердцем, телом, душой. Для этого нужно воспринимать личность такой, какая она есть, без приязней и неприязней. Например, если я чувствую ненависть и тут же говорю об этом человеку, это мешает чистому восприятию, без которого понимание невозможно. Открытое сознание не имеет мнения; оно прислушивается к тишине, а не к мысли.

Воспринимая личность непосредственно, полностью погружаясь в ситуацию, терапевт может быть полезнее, чем аналитик-теоретик. Во время каждого психотерапевтического сеанса мы разрываемся между полной вовлеченностью и использованием теории. Как только я говорю себе, что «этот ответ был опосредован переносом», мое восприятие начинает затуманиваться и я перестаю видеть личность непосредственно. Если же такого когнитивного вмешательства не происходит, пропасть между двумя личностями исчезает или, по крайней мере, перестает осознаваться. Больше нет наблюдателя и объекта наблюдения, у нас – общие надежды, страхи, амбиции, гнев, боль, зависть и т. п. Когда же я выхожу из этого состояния, то появляются наблюдающий и наблюдаемый. А затем я снова включаю глубокое внимание, пропасть снова исчезает, а восприятие перестает зависеть от Эго. Важно наблюдать, ничего при этом не ожидая, и тогда спонтанно возникнет чувство энергетической связи, телесное ощущение присутствия другой личности (Schwartz-Salant, 1988; Reed, 1996). Порой, в рамках контрпереноса, терапевт ощущает это телесно (Field, 1989). Например, в течение сеанса с регрессивной женщиной у терапевта появилось некое ощущение в груди, как будто бы она кормила. Конечно же, можно списать это переживание на проективную идентификацию. Это справедливо, если считать терапию коммуникацией между двумя отдельными личностями. С другой точки зрения, подобная глубокая эмпатия отражает взаимное присутствие на уровне недвойственного сознания. Таким образом, материнская забота проявляется одновременно на личном и архетипическом уровнях.

Это позволяет нам увидеть в другом нечто невысказанное, но крайне важное, ощущаемое как истинное. Теория не дала бы это почувствовать. Когда я анализирую с позиции конкретной теории, я уже заранее знаю, что должно произойти. В этом состоит опасность традиционного анализа; как только я начинаю анализировать другого, между нами возникает дистанция, и это препятствует истинной связи. Анализ – это ответ из прошлого, идущий от моих прошлых знаний и опыта, влияющих на восприятие настоящего. В этом трудность попыток слушания; получается услышать лишь часть личности – обычно мы заранее знаем, что хотим услышать, а не просто слушаем. И тогда я найду лишь то, что «там должно быть» в соответствии с теорией, однако психотерапия должна быть поиском того, чего мы еще не знаем. Всякая теория раскрывает лишь часть сложного целого, которым является человек. Любая психологическая проблема – это функция всей личности.

Нет смысла спрашивать, что делать, когда во время терапии в голову начинают лезть теоретические измышления. Мы будем искать новые теории, новые формулы, новые авторитеты и так до бесконечности. От теории просто так не избавиться – можно лишь осознать проблему. Пытаться не думать о теории – то же самое, что пытаться не думать о розовых слонах. Это нескончаемая внутренняя борьба. Но если мы поймали себя на том, что пытаемся использовать теорию, размышления прекращаются сами собой. Если же мы не осознаем свое понятийное мышление, вся картина снова искажается. Важно при этом не иметь конкретных мотивов, потому что любой мотив хотя бы отчасти эгоистичен. Надо просто понимать, что, начиная теоретизировать, мы создаем психологическую дистанцию. Только чистое сознание сможет снова успокоить наш разум. Поэтому не стоит пытаться противиться теориям; так мы лишь создадим новый конфликт. Точно так же нужно быть осторожным с мыслями вроде «действуя именно так, я поступаю как хороший терапевт».

Амбициозный, завистливый, жадный, испуганный, напыщенный или тщеславный терапевт не способен сочувствовать. Однако каждый из нас грешит хотя бы одним из этих качеств. Когда они начинают проявлять себя в процессе терапии, мы стараемся от них дистанцироваться, перенося на другого человека. Сходным образом трудно выдерживать страх и отчаяние другой личности, потому что мы начинаем ощущать их как свои. Уловив одно из этих чувств, мы можем начать давать хрестоматийные интерпретации либо мы можем поддержать молчаливое восприятие, не комментируя и не вынося суждений. Эта тишина создает особое пространство, в котором нет ни тебя, ни меня. И в это пространство может проникнуть все то, что не поддается умозрительному осмыслению. Если мы по-настоящему открыты, то может произойти, говоря словами Кришнамурти, «прозрение в то, что есть» (Krishnamurti, 1991). Это прозрение, в отличие от психологического термина «инсайт», означает полностью новый тип восприятия всех вещей такими, какие они есть, без завесы предыдущих знаний. Такое прозрение мгновенно, оно приходит в форме внутреннего осознания, захватывающего и тело, и разум. Теории же препятствуют этому прозрению, потому что заставляют разум мыслить только в одном, заданном направлении.

Всем психотерапевтам приходилось работать с людьми, переживающими боль от той или иной необратимой жизненной ситуации (хронические болезни, потери и др.). Именно в этой работе терапевт не может слепо полагаться на теорию; к пациенту он должен подходить в первую очередь со своим личным, человеческим миросозерцанием. Недвойственная перспектива помогает нам особым образом подходить к болезненным ситуациям. Эта стратегия помогает терапевту справляться с собственными проблемами и облегчать страдание другого. Само собой разумеется, что вслух в процессе терапии этот подход не проговаривается.

Недвойственный подход зиждется на одном очень важном допущении: наша вселенная совершенна, и любое событие – часть этого безупречного порядка. Поэтому все нужно принимать таким, какое оно есть, даже если нам это не нравится или мы не можем этого понять. Недвойственный подход по отношению к страданию указывает нам на необходимость подчиниться тому, что есть. Речь идет о радикальном принятии всего, существующего в нашей реальности. Радикальное принятие вовсе не подразумевает пассивности, бездействия, покорности, уступчивости и беспомощности. Принять – значит увидеть всю тщетность попыток убежать от ситуации; человек просто принимает ее, понимая, что за всем стоит трансцендентное измерение. Страдание не бывает случайным, всякое страдание – часть более масштабного процесса. И всякое действие должно проистекать из этой позиции, а не из отрицания того, что есть. Подчиниться ситуации – не значит пассивно принять ее; человек приобретает при этом более широкую перспективу, которая позволяет справиться с любой трудностью. После того как сделано все возможное, человек осознает беспомощность Эго и окончательно принимает ситуацию, позволяя ей разворачиваться самостоятельно. Поэтому принятие – это не героизм и не навык, которым можно овладеть. Если же мы, напротив, пытаемся сопротивляться тому, что есть, сразу же возникают трудности. Чем больше мы погружаемся в злобу и страх, тем больше способствуем страданию, в то время как принятие позволяет сохранить внутренний покой – мы попадаем в самый глаз бури. Само собой разумеется, что как и духовные практики, принятие и подчинение ситуации могут использоваться как механизм защиты, как способ избегания необходимых действий и уклонения от ответственности. Терапевт должен также уметь различать чреватое трансформацией подчинение и мазохизм. В последнем случае человек бессознательно вовлекается в постоянное причинение боли и страданий самому себе, реализуя модель «беда не приходит одна» [103] .

Даже если терапевт чувствует, что та или иная ситуация требует подчинения высшей воли и принятия, это решение не должно идти от Эго. Ведь Эго может крепнуть и утверждаться за счет этого. Понимание необходимости принятия может быть полезно, но настоящее подчинение ситуации может возникнуть только спонтанно, подобно снисхождению благодати. Признание этого – уже акт принятия. Более того, человек не может одновременно принимать ситуацию и желать ее изменить – это противоречие, самообман. Например, после нескольких лет болезней, стресса и депрессии одна женщина с хроническими болями спонтанно перестала думать об улучшении своего состояния. Несмотря на продолжающуюся боль, ей стало намного лучше и спокойнее. На то не было никакой сознательной причины; это произошло само собой, без вмешательства Эго.