Я колол дрова, когда отец позвал меня, выводя из конюшни лошадь.

– Ты куда? – спросил я.

– Запрягу в телегу и съезжу в лавку, пополнить припасы. Траур трауром, а трактир нужно открывать.

– Мы же вдвоем не справимся.

Отец пожал плечами.

– Наймем кого-нибудь.

– Я с тобой?

– Нет, у тебя дел хватает. Я наших постояльцев возьму, чтобы не скучать.

И они уехали втроем.

Только вечером, за поздним ужином, я сумел опять увидеть Летицию. Она возилась на кухне, почти не выходя в зал. Зато я услышал часть разговора отца и Игнасио, которые, как и накануне, неторопливо попивали вино за угловым столом.

– Какая шустрая и сообразительная у тебя внучка, – сказал отец. – Мне даже неловко – она весь день нам помогает. Вон, большой котел взялась чистить.

– Я ей велел, чтобы баклуши не била. – Игнасио, заметив, что отец опорожнил кружку, снова наполнил ее из кувшина. – Ты не обижайся, Диего, но хозяйство у тебя запущено.

– Это все с болезнью и с похоронами. Надо кухарку нанимать, да и служанку – без них с трактиром не справиться. Да, тяжело без жены и дочери.

– Не говори. Мужчина без женщины, что жеребец без конюха.

Отец кивнул, соглашаясь со словами старика, и вздохнул.

– А вы когда дальше собираетесь?

– Не решил пока, – сказал Игнасио. – Нога у меня что-то разболелась в колене, охромел. Ты против не будешь, если мы на недельку задержимся?

– Да что вы?! Живите, сколько понадобится. Я даже того… если Летиция будет готовить и прибираться… цену снижу за комнату.

Игнасио не ответил. У меня же учащенно забилось сердце – неужели зеленоглазая красавица останется еще на несколько дней?

– А может… – Отец помялся. Потом взялся за кувшин и подлил в кружку Игнасио. – Давай и я тебя угощу. Кто вас ждет в Астурии после сорока-то лет? Оставайтесь здесь. Жилье у нас сейчас можно задешево купить – после оспы треть селения опустела. И Летиции работа найдется.

– Нет, Диего. – Игнасио помотал головой. – Я тебя понимаю, но внучка у меня одна. Не хочу я ее в служанки отдавать.

С кухни донеслось пение Летиции.

– А ты чего сидишь? – Отец сердито посмотрел на меня. – Поел, так ступай, ворота закрой, темнеет уже. И лошадям овса подсыпь.

Я сходил на конюшню, затем принес сена коровам и долго стоял во дворе, наблюдая, как загораются первые звезды. Все мои мысли были лишь о Летиции. Я хотел дождаться, пока пьяный отец с Игнасио завалятся спать, – тогда я смогу увидеть девушку. Может быть, мы о чем-то поболтаем… У меня в ушах стоял ее грудной, завораживающий смех. Как она хороша!

Замечтавшись, я не заметил, как наступила ночь – тут и спохватился, что надо закрыть ставни на первом этаже. Обойдя вокруг дома, я увидел, как из окошка кухни падает неровный свет. Значит, она еще прибирается.

Я осторожно заглянул в окно – и затаил дыхание. Летиция, стоя ко мне спиной, снимала через голову нижнюю рубашку. Обнажившись, она залезла в лохань с водой и стала мыться, обтирая тело намыленной шерстяной тряпочкой. Меня словно парализовало. Я понимал, что совершаю нечто постыдное, но не мог оторвать глаз от соблазнительной картины.

Летиция привстала, расставив ноги, но не разгибаясь. При колеблющемся свете лучины я разглядел капельки воды в промежности, вьющиеся темные волоски и узкое светло-розовое углубление у основания ягодиц. «Вот он – сладкий запретный плод, о котором говорится в Библии», – мелькнуло в голове. Чувствуя, как напрягается моя плоть, я зажмурился, пытаясь сдержать волну вожделения, но, не сумев побороть искушения, вновь открыл глаза.

Летиция сидела на корточках, но уже повернувшись лицом ко мне. Голова ее была опущена, а рука скользила внизу, омывая внутреннюю часть смуглых, широко раздвинутых бедер. Мой жадный взгляд выхватил треугольник плотных рыжих кудряшек, покрывавших лобок, и переместился выше, на выпуклые, слегка набухшие соски высоких грудей. Еще через миг Летиция подняла голову, и наши глаза встретились. Что меня поразило тогда не меньше, чем бесстыдная красота ее обнаженного тела, – девушка не испугалась, не вскрикнула, а лишь приоткрыла рот и медленно, со стоном, вздохнула.

Я отшатнулся от окна с ощущением, что сердце вот-вот выпрыгнет из грудной клетки, и какое-то время таился в темноте. Только сейчас я заметил, что взмок, будто полдня без перерыва колол чурки. Отдышавшись, я побрел по двору, пока не уткнулся в стену сеновала. «Так ведут себя похотливые сатиры, – подумал я. – Как стыдно! Что я скажу ей завтра?»

Утром я встал очень рано – быстро натаскал воды, принес дров и, растопив печь, ушел на конюшню. Там я проторчал неизвестно сколько, пока не появился отец.