Гордей посмотрел на Женечку. Она пожала плечами, показывая, что ей абсолютно все равно.

Тогда пожал плечами и он и повел их в зал, где человек в белом и черном тут же провел их за свободный столик.

Стриптиз уже начался. Девицы разных мастей выходили, танцевали сообразно выучке и таланту, раздеваясь догола, но какова бы ни была выучка и талант каждой, все они обязательно в темпе крещендо вихляли задом и грудями. Дмитрий смотрел во все глаза, похохатывая, Женечке было по-прежнему скучно, а Гордей вообще не обращал внимания на сцену, он глядел перед собой, держа в ладонях бокал с вином, будто грел его, отпивал маленькими глотками и о чем-то думал, чуть прищурясь.

— Я всегда говорил, что голая женщина, изображающая акт без мужчины, это уродство! — радовался подтверждению своих предположений Дмитрий. — Со смеху умереть, какая мерзость. Я просто налюбоваться не могу!

Но вот вышли две девушки и стали имитировать телесную любовь друг с другом.

— Нет! Это не то! — не одобрил Дмитрий. — Гениальность посредственности совершенно исчезает! Чем ближе к истине, тем дальше от искусства!

Когда же любовь стали изображать мужчина в телесного цвета трико и девушка, Дмитрий совсем приуныл:

— Это уже полная правда. Соцреализм! Скука смертная!

И отвернулся.

— Ну? — спросил он Гордея. — Понравилась она тебе?

Гордей внимательно и задумчиво посмотрел на Женечку:

— Да, пожалуй.

— Можешь взять ее на ночь. Я разрешаю.

— Я не хочу, — сказала Женечка.

— Ты хочешь, — сказал Дмитрий.

— Ладно, — сказала Женечка.

— Нет, — сказал Гордей. — Она хочет домой.

— А я хочу в сортир! — заявил Дмитрий. — Один!

И удалился.

— Вы, конечно, понимаете, что нелепо выглядите рядом с ним? — спросил Гордей.

— Да. Но я его люблю. И разве хорошо за спиной друга так о нем отзываться? Дружба с детства — разве не святое?

— Для меня ничего святого нет, — сказал Гордей.

— Ничего?

Он старательно подумал. И твердо подтвердил:

— Ничего. Но! — Он сделал паузу, чувствуя ее значительной и красивой и продлевая ее как можно дольше. — Но! Но я ведь видел вас и раньше.

— Когда? Где?

— На улице. Два раза. Третьего февраля и семнадцатого апреля.

— Вы так хорошо запомнили?

— Просто у меня такая хорошая память.

Он опять сделал паузу, рассеянно глядя на сцену и явно не видя, что там происходит. И продолжил:

— Кажется, вы первая женщина, которую я чувствую достойной меня. Вам бы только немного поглупее быть.

— Уж извините.

— Но Дмитрий прав, он знает, что я до сорока лет не только не собираюсь жениться, но даже и увлекаться кем-то более или менее серьезно не собираюсь. Я смотрю на женщину только как на предмет потребления. Правильно это или нет, это мое личное дело, ведь так?

— Так.

— И есть много женщин, очень много, уверяю вас, которые согласны быть предметом потребления. Так?

— Так.

— То есть отношения «спрос — предложение». Но вы в эту схему не укладываетесь. Вы ведь предметом потребления стать не пожелаете?

— Нет. Не была и не буду.

— А для Дмитрия?

— Я же сказала: я люблю его.

— Вот и хорошо. Вы начинаете меня беспокоить. Вы слишком мне нравитесь. Поэтому мы сейчас расстанемся, шофер отвезет вас с Дмитрием домой. И больше никогда не увидимся.

— А если на улице?

— Проеду мимо. Как тогда, третьего февраля и семнадцатого апреля. Я хотел остановиться, я уже останавливался, но присмотрелся и понял, что в вас какая-то опасность. Я чувствую опасность, как зверь. Я ведь высокоинтеллектуальный зверь.

— Белокурая бестия, — усмехнулась Женечка.

— Можно сказать и так. Кстати, я русский нацист. Как вы относитесь к нацисткой русской идее?

— Равнодушно.

— Правильно. Женщины не должны интересоваться этими вопросами. Я вам симпатичен хоть чем-то? — неожиданно спросил он.

Женечка внимательно осмотрела его лицо:

— Вы обидитесь.

— Говорите.

— Мне кажется, вы не выросли. Даже Дмитрий, подросток в душе, и тот старше вас. А вы остались где-то в девятом школьном классе, хотя вам и тридцать лет. Что там Дмитрий! — даже я чувствую себя старше вас. Вы так рано и так упорно начали бороться со своим детством, что незаметно для себя сделали это целью и делом всей жизни. Вы до старости будете бороться с детством — пока не впадете в детство от этой самой старости. И круг замкнется.