«Разве твой план не принесет и ей боль?» — спросил он себя.

Она убийца. Какая разница?

Убийца? Потому что так сказал Викторио? И ты ему поверил?

Да Гама плотно зажмурился, внезапно придя в ярость.

Он убрал два украшения в два мешочка и засунул их в карманы.

«Кто ищет меня? — подумал Да Гама. — Кто не может спать, беспокоясь о моем благополучии? Мир жесток, и я достаточно взрослый, чтобы знать: я тоже должен быть жестоким. Мне пора подумать о себе».

Патан и Джеральдо ехали перед паланкином друг рядом с другом. Они не разговаривали.

Люсинда в паланкине редко отводила взгляд от Патана, хотя он даже не оборачивался, чтобы посмотреть на нее. Он сидел очень напряженно, а не расслабленно, как обычно. Казалось, его тело не шевелится, и только лошадь идет вперед. Она была уверена, что он кипит от ярости.

Обогнув озеро, посередине которого стоял дворец, дорога пошла по городу Бельгауму и мимо усыпальницы, в которую Люсинда ходила с Патаном. Теперь ей казалось, что это была жизнь кого-то другого.

Побеленный купол усыпальницы святого был едва виден из-за стен, окружавших это место. Проезжая мимо, Патан положил правую руку на сердце и склонил голову. Люсинда была уверена, что теперь-то он не вытерпит и посмотрит в ее сторону, но вместо этого он распрямил плечи и глядел прямо вперед. Это показалось ей демонстрацией высокомерия и пренебрежения, словно Патан хотел показать, как мало она его беспокоит и как мало его беспокоит вообще кто-либо.

За городом дорога стала петлять по горному перевалу. Хотя он был не таким ужасающим, как Сансагар, на обеих женщин нахлынули воспоминания. Не произнеся ни слова, она стали придвигаться друг к другу, пока не оказались рядом. Люсинда сжала запястье Майи. Так они и ехали много миль, пока солнце жгло с безоблачного неба. Люсинда смотрела на Патана, Майя притворялась, что читает.

На плато за перевалом они остановились на обед под деревьями, растущими у небольшого ручья. Пока женщины мыли руки и ополаскивали лица, носильщики расстелили для них одеяла и выложили еду, завернутую в банановые листья, перевязанные бечевкой. Патан ел, стоя рядом с лошадью, отдельно от всех.

— Он меня ненавидит, — прошептала Люсинда.

— Нет, — сказала Майя.

— Почему он не разговаривает со мной и даже не смотрит на меня?

Майе потребовалось какое-то время, чтобы ответить. Попугаи в ветвях дерева о чем-то разговаривали друг с другом, а маленький ручей смеялся.

— Он мужчина, и он беспомощен. Действовать должна ты, сестра.

Люсинда опустила глаза.

— Значит, это безнадежно.

Когда они двинулись на восток, Джеральдо подъехал к Патану.

— Я никогда раньше не бывал в этой части Индостана, капитан, — заметил он осторожно.

— Насколько я понял, вы больше не желаете со мной разговаривать, господин.

— Простите меня, капитан. Я говорил, не подумав.

Патан внимательно посмотрел на фаранга, затем снова отвернулся и уставился на дорогу.

— Я понимаю, — сказал он, но все равно на протяжении еще многих миль они ехали молча.

Наконец Патан снова повернулся к Джеральдо и повторил слово, сказанное Люсиндой.

— Что это означает?

Джеральдо удивленно посмотрел на него.

— Это португальское слово. Где вы его услышали?

— Что это означает? — настаивал Патан.

— Это женское слово. Мужчины не станут им пользоваться, — Джеральдо внимательно наблюдал за выражением лица Патана, а затем добавил: — Ненависть. Это означает «я тебя ненавижу». Так женщина может сказать любовнику, перед тем как покинет его навсегда.

Патан мгновение смотрел на Джеральдо горящими глазами.

— Я понял.

— А Люси…

— Если вы забудете, что я об этом спросил, господин, я буду вам признателен.

— Конечно, капитан, — ответил Джеральдо и взмахнул рукой. — Но, тем не менее, я хотел бы знать…

Патан пришпорил лошадь и вырвался вперед. Остаток дня он ехал отдельно от остальных.

Когда солнце склонилось к западу и тени на дороге стали длиннее, путешественники добрались до гребня пологого подъема. Пальцы Люсинды сжали руку Майи, когда она увидела, что лежит впереди. Майя подняла голову, и книга выпала у нее из рук.

Перед ними простиралась огромная зеленая долина. Кроме рощ высоких старых деревьев, разбросанных тут и там, из каждого дюйма земли поднимались виноградники.

Теперь, после того как закончился сезон муссонов, виноградники ожили. Листья были ярко-зеленого, сочного цвета, цветы и крошечные плоды — желтого, словно сливочное масло. Свежие усики так переплетались, что издали растения напоминали туман над землей. Наименее впечатлительный носильщик огляделся и вздохнул. В этом винограднике, в этих листьях можно было увидеть праздник жизни, ее прославление, воспевание. Виноградник молча, но энергично и победно поднимался из земли под солнцем и давал плоды. Долина пульсировала и пела.