– Что вам нужно? – спросил он, вытягивая свою левую ногу. Из-под брюк проглядывал протез.

– Мы хотели с вами поговорить, – осторожно начал Дронго, – нам сообщили, что у вас есть некоторые проблемы…

– У меня одна большая проблема. Эти гниды из районной власти хотят меня отсюда выгнать. А я не хочу уезжать. Они говорят, что эти дома принадлежали давно закрытой фабрике. А я им объясняю, что купил дом еще десять лет назад и заплатил полную цену. У меня купчая есть, а они ее не признают. Говорят, что прежний владелец не имел права продавать дом. Он смошенничал. Но при чем тут я?

Старик от негодования даже побагровел. У него было большое широкое лицо, несколько рыхлый нос, мордастые щеки.

– Безобразие, – в тон ему согласился Дронго. – Значит, дом вы купили десять лет назад? – Он достал из кармана ручку и сложенный вчетверо листок бумаги, словно для того, чтобы начать записывать.

– Почти десять лет, – кивнул Рябов. – А теперь они мне говорят, что я приобрел его незаконно. Можете себе представить?

– А где вы работали до этого?

– Нигде не работал. В собачьей будке дежурным сидел. Сначала на вокзале, потом в одном приличном доме устроили. Консьержем меня называли. Ну, какой я к черту консьерж был, если платили гроши и еще хотели, чтобы я сутками дежурил. Махнул я на все рукой и ушел.

– А до этого?

– До этого человеком был, – с чувством произнес Рябов. – При советской власти жили. Я в училище заместителем директора работал по хозяйственной части. А потом оттуда ушел и на железной дороге работал. Только там мне тоже не повезло. Видите, как меня там укоротили? – Он поднял штанину, показывая протез. – И стал я никому не нужным инвалидом. Вот такая у меня судьба. А теперь меня еще и из дома моего выгнать хотят.

– Нехорошо, – согласился Дронго. – Значит, ногу вы потеряли, когда работали на железной дороге?

– Я же говорю.

– Значит, сторожем и консьержем вы работали, уже будучи инвалидом?

– Правильно. И гроши получал. Когда советская власть была, она нас, инвалидов, уважала. У меня трудовой стаж был почти тридцать пять лет. А после мы гроши получали.

– И вы работали консьержем?

– Ну да. В Риге. Тогда я еще там жил, в самом центре. Мне еще в восемьдесят шестом как инвалиду квартиру дали в доме железнодорожников. Хорошую квартиру – трехкомнатную.

– Ясно. И вы работали консьержем. Но нам рассказывали, что там в это время случилась какая-то непонятная история с самоубийством?

– Что здесь непонятно? – удивился Рябов. – Все как раз понятно было. Человек домой пришел, а тут ему письмо принесли, что он банку деньги должен. Ну, он веревку на себя накинул и решил со всеми долгами вот так расплатиться. Они меня доведут, что я тоже на себя веревку накину.

– А нам говорили, что про письмо он уже знал и сам просил своего секретаря это письмо ему принести.

– Ну, может, и так было, – великодушно согласился Рябов, – я уже иногда запамятываю. Только он повесился, это точно.

– И вы считаете, что это было самоубийство?

– Конечно. Эти господа ведь с жиру бесились. Он ремонт в своей квартире делал, другой девочек к себе водил, третий – мальчиков. В таком доме только такие господа и жили. И всегда хорошо жили. И при советской власти, и потом. Они всегда устраивались. Его папаша был известным врачом еще до войны. Потом при Советах неплохо жил. А сынишка у нас даже в крупных начальниках ходил, песни народные пел, разные фестивали организовывал. Потом уехал за границу. А когда вернулся, сразу бизнесменом заделался. В общем, у них и куры несутся, и петухи. Это мы как тогда плохо жили, так и сейчас плохо живем.

– Господин Рябов, а как все произошло? Неужели в его квартире никого больше не было?

– Не было, конечно. Я на смену в девять заступил и никого не видел.

– Подождите, – прервал его Дронго, – значит, до вас там был другой дежурный?

– Конечно, другой. Раньше полагалось сутки дежурить и трое дома. А нас тогда взяли двоих. И мы вдвоем работали. Сутки дома, сутки – на смене. Правда, платили полтора оклада, но все равно не так много.

– Значит, в доме был и другой консьерж?

– Мой напарник. Андрей Скалбе. Он живет сейчас в Вентспилсе. Андрею тогда было двадцать или чуть больше, он совсем молодым был. И ему нравилось там работать. Потом и он ушел, через год или полтора.

– И вы в девять заступили, – напомнил Дронго. – Он сдал вам дежурство и ничего не сказал про посторонних.

– Не было в доме посторонних. Там всего восемь квартир. Иначе он меня предупредил бы, – упрямо повторил Рябов, – и ключи запасные у нас лежали, мы их мастерам давали, когда они приезжали на работу. Но они к десяти приходили, а наш жилец, тот самый, который покончил с собой, Краулинь, раньше приехал. Вежливый был, не задирался. Поздоровался и поднялся по лестнице, дверь своими ключами открыл. Потом в квартире остался. И машину рядом с домом оставил, все как обычно. Его секретарь приехала, поднялась, звонила, стучала, он не отвечал. Ко мне спустилась, и мы снова ему домой позвонили. Но он не ответил, и тогда мы наверх поднялись. Дверь открыли и его нашли. Она кричать стала, а я ее сразу послал вниз, звонить в полицию.