– Вернемся в вашу усадьбу? – спросил Лурканио в конце концов, склонившись к самому уху маркизы. – Боюсь, возраст и офицерское достоинство не позволят мне прилюдно проявить себя с наилучшей стороны.

Краста выпила уже столько наливки, что не сразу поняла, о чем он толкует, а когда поняла – заколебалась, но ненадолго. Маркиза зашла уже так далеко, что отступить не могла. И не хотела. Она позволила Лурканио взять ее под руку, накинуть на плечи манто и повести к выходу.

Вальню стоял у дверей рука об руку с молодым и красивым альгарвейским офицером. Виконт одарил Красту и Лурканио ослепительной улыбкой.

– Только не делайте ничего такого, что мне бы не понравилось! – крикнул он им вслед.

Сколько могла понять Краста, любовникам давали карт-бланш.

От кучера несло перегаром. Слуга произнес что-то по альгарвейски, и они с Лурканио расхохотались.

– Он мне завидует, – пояснил Лурканио, помогая Красте забраться в коляску, и снова хохотнул. – Полагаю, у него есть на это веская причина.

Когда они вернулись в усадьбу, никого из домашних слуг не было видно. Никто не заметил, как они с Лурканио поднялись в спальню маркизы – или Краста не видела, что кто-то заметил, разницы для нее не существовало.

В спальне, как и на протяжении всего вечера, тон задавал Лурканио. Он решил, что лампа останется гореть. Он раздел Красту – стянул блузку через голову, целуя и лаская по ходу дела ее груди, потом расшнуровал брюки. Маркиза вздохнула – скорей от облегчения, чем от страсти.

Но страсть уже разгоралась в ней, и альгарвеец умел ее раздуть. Очень скоро Краста сама делала все, чтобы возбудить его. Лурканио был, как она обнаружила, обрезан – в отличие от мужчин Валмиеры.

– Обряд возмужания, – пояснил он. – Мне было четырнадцать. – Он примостился между ног Красты. – А сейчас – еще один древний обряд.

Когда обряд был завершен – к полнейшему взаимному удовлетворению, – любовники распростерлись бок о бок. Ладони Лурканио властно блуждали по телу маркизы.

– Вы весьма снисходительны к чужеземному солдату, – промолвил он. – Вы не пожалеете.

Краста редко о чем-либо жалела. Тем более когда сладкая любовная истома еще не растаяла. В эти минуты она могла злиться, отчего волшебство рассеивалось, но жалеть – никогда.

– Скоро вы, альгарвейцы, станете править всем миром, – проговорила она.

Это был ответ и увертка одновременно.

– А вы избрали сторону победителей? – Лурканио расчесал пальцами тонкую поросль внизу ее живота. – Видите? В глубине души вы очень практичная особа. Это хорошо.

Хотя Талсу до сих пор надевал порою форменный мундир и брюки елгаванского солдата, выходя на улицы родной Скрунды, альгарвейские патрульные не обращали на него никакого внимания. Молодой человек был этому только рад. У него осталось не так много одежды, чтобы выбрасывать ее. И он не единственный в Скрунде мог похвалиться остатками военной формы – это относилось почти ко всем солдатам, кого захватчики не озаботились бросить в лагеря для пленных.

Как бывшие его товарищи по оружию, Талсу зарабатывал чем мог – копал котлованы, или подметал дворы, или ворочал мешки с чечевицей. Однажды, перекидав несчетное число мешков с фасолью, кувшинов с оливковым и кунжутным маслом с телег на альгарвейский склад, он принес домой полдюжины мелких сребреников с портретом короля Мезенцио. Когда юноша выложил их на обеденный стол, монетки приятно зазвенели.

– Что у тебя там? – спросил отец.

Плечистый и сутулый Траку походил на уличного громилу, а на жизнь зарабатывал портняжным ремеслом. Зрение его слабело все сильнее; чтобы приглядеться к монеткам, он нагнулся к самой столешнице. Потом прорычал невнятное проклятие и смел сребреники на пол. Кошка принялась гонять блестящие кругляшки.

– Это еще зачем и с какой стати, отец? – Талсу ползал по гостиной на четвереньках, пока не собрал все шесть монет. – Силы горние, не настолько мы богаты.

– Не хочу видеть гнусной рожи этого сукина сына в своем доме! – рявкнул Траку. – Не хочу, чтобы задница брата этого сукина сына пачкала наш трон! Нечего рыжикам на нем восседать! Не их страна! Наша страна! Не отнимут!

– Серебро есть серебро, – устало ответил Талсу. – Их монеты ничем не хуже наших. Даже лучше, потому что оккупанты проклятые задрали обменный курс до небес, чтобы солдаты-рыжики могли задешево покупать подарки своим бабам.

– Воры они и разбойники, – отрезал Траку. – Пусть подавятся своими вонючими деньгами, чума и холера на их головы от меня поверх всех прочих.

Из кухни вышли мать и младшая сестра Талсу. Лайцина несла большую миску похлебки, Аушра – свежевыпеченный каравай на большом подносе. Хлебная корка была нездорового буро-песочного оттенка, не потому что каравай плохо пропекли, а потому что мука на него пошла далеко не ситная. Молотая фасоль, тертый горох… Талсу надеялся только, что хоть опилок там нет.