На следующее утро, позавтракав куском хлеба с кунжутным маслом и кружкой пива почти столь же скверного, какое давали солдатам короля Доналиту, молодой человек отправился поискать поденной работы. За ночь альгарвейцы расклеили на заборах и стенах по всей Скрунде новые плакаты с носатым профилем Майнардо, весьма походившего на своего брата Мезенцио, и подписью «КОРОЛЬ ДЛЯ ПРОСТОГО ЛЮДА».

Прочитав этот лозунг, Талсу кивнул про себя. С точки зрения рыжиков это был не худший подход. Молодой человек прекрасно знал, как много простого люда презирало и дворянство Елгавы, и то, как благородные с полного согласия короля Доналиту правили страной и потеряли ее.

Мимо него прошла пара городских кумушек.

– Этот был бы неплох, – заметила одна, глядя на плакат, – когда бы не был рыжиком.

– Правда твоя, – согласилась другая.

И, вынеся мимоходом убийственный приговор, они обогнали Талсу, направляясь по каким-то своим делам.

Молодой человек завернул за угол, направляясь к базарной площади. Перед очередным плакатом собралось с полдюжины зевак.

– Когда мы проклинали короля Доналиту, – говорил опиравшийся на трость мужчина чуть постарше отца Талсу, – нас бросали в темницы. Кто из вас думает, что если мы помянем недобрым словом вонючего сукина сына, которого рыжики нам посадили на шею, то не окажемся там же?

Не откликнулся никто.

– Голову прозакладываю, – поддержала бабка с полной корзиной зеленых и желтых кабачков, – что у альгарвейцев темницы пострашней наших будут.

С ней тоже никто не спорил. Как и все зеваки, Талсу пребывал в твердом убеждении, что, как бы ни были жестоки допросчики короля Доналиту, рыжики без труда заткнут их за пояс.

На базарной площади какой-то крестьянин сгружал с высокой телеги огромные желтые сырные головы.

– Пособить? – окликнул его Талсу.

– Одну себе, небось, попросишь, ежели соглашусь? – промолвил крестьянин, уперев руки в бока.

– Или так, или деньгами, – ответил Талсу. – Честно так честно. Я же тебя не обокрасть пытаюсь, приятель, я пытаюсь на тебя поработать.

– Что ты, городской, о работе-то знаешь? – Крестьянин тряхнул головой так, что едва не слетела кожаная кепка, но затем пожал плечами. – Хочешь показать – забирайся ко мне.

– Спасибо! – бросил Талсу и взялся за дело.

Он сгрузил сырные головы на землю, уложил горкой на плетеный коврик, который крестьянин уже расстелил на мостовой, и парочку самых лучших поставил на попа, чтобы покупатели оценили качество товара.

– Ты бы табличку повесил, что ли, на телегу, – заметил он хозяину, закончив работу. – Чтобы с дальнего конца рынка видно было.

– Табличку, говоришь? – Крестьянин покачал головой. – Ох, не по нраву мне эти новомодные штучки. – Он потер подбородок. – Хотя… народ-то потянется, верно?

– Как мухи на мед, – с серьезным видом подтвердил Талсу.

– Может быть, – промолвил крестьянин наконец – немалое снисхождение с его стороны. – Выбирай сыр, городской. Заслужил. – Он покопался в кармане. – И вот. – Он сунул Талсу сребреник: елгаванской чеканки, с портретом короля Доналиту. – Это за идею. Сам говоришь: честно, так уж честно.

– Спасибо, – повторил Талсу, засовывая монетку в кошель. Сырную голову он присмотрел заранее – круглую, золотую, точно полная луна.

Когда, отнеся заработок домой, он вернулся на базар, дюжина альгарвейских солдат деятельно растаскивала сыры из-под носа у хозяина. Рыжики болтали что-то со смехом на своем щебечущем наречии. Крестьянину оставалось только взирать на это в бессильной ярости.

– Позор! – крикнул кто-то, но этим народный протест и ограничился.

С нескольких плакатов на базарную площадь взирал орлиным оком король Майнардо. Возможно, как говорилось под его портретами, посаженный альгарвейцами монарх и действовал в интересах простого народа. Но солдаты его заботились о своих и только своих интересах. Талсу это отчего-то не удивляло.

Пастух из Скарню был такой же аховый, как земледелец. Овцы Гедомину словно чувствовали его неопытность и пытались разбрестись куда бойчей, нежели в присутствии старика – в этом, во всяком случае, был убежден бывший капитан.

– Вернись, ты, тварь! – рявкнул он на годовалого ягненка.

Поскольку барашек сделал вид, что не слышит, пришлось бежать за ним и цепляться за шею крючковатым посохом. Барашек гневно заблеял. Скарню было наплевать на задетые чувства скотины. Он не хотел, чтобы маленькая отара разбрелась, и добился своего.

По краю луга проскакали двое альгарвейцев на единорогах. Один помахал Скарню рукой, и пастух поднял посох в ответ. Рыжики не остановились. Они воспринимали Скарню и Рауну как часть пейзажа. Двое валмиерских солдат – ныне двое батраков – работали на Гедомину с той поры, как рыжики заняли округу, и никто до сих пор не пытался намекнуть альгарвейцам, что Скарню и Рауну появились в здешних местах вместе с самими захватчиками. Если им повезет, никто и не попытается.

Хромая, из лесу вышел Гедомину.