Шрифт:
Погода опять насупилась, и пошел дождь. Вышел из-за переборки вихрастый, круглощекий парень, босой и распояской, потер глаза и полез под прилавок за гармоньей. Сел и заиграл польку. За окошками пошел ветер, завернул на рябинах листья, навалилась туча, и потемнело. Чайник опять приткнулся за прилавком.
Принес на ногах грязи проезжий кирпичник, под рогожкой, и спросил махорки. Поерошил баранки и отломил.
– Слыхать чего у вас про войну, ай нет?
– Ничего не слыхать! – сердито сказал чайник, – а баранки не трожь.
– Ну? Ишь ты какой красивый… А болтали в Марьине, в трактире… Аршаву просит? Ай, плетут…
Парень прекратил польку, отвалился под картинку короля Альберта, в голубой ленте, и запел, куражась:
Пишет-пишет царь германской Письмо русскому Царю: Разорю твою Варшаву, Сам в Расею жить пойду!Кирпичник запустил руку в кисет, приостановился на пороге и послушал.
– Хорошо… – сказал он раздумчиво и пошел к лошади.
Зашел измокший старичок, в зимней шапке, босой, с подвязанными к мешку сапогами, и попросил посушиться.
– Внучка спроведать иду, сироту… в лазарете, в Москве, лежит…
– Сушись, ничего.
– А что… здорово зацепили? – спросил парень.
– Здорово, голубок… так-то здорово!.. Этот вот место, самая-то жись где… – вздохнул старичок и принялся отжимать штанину. – Выправляется, писал… Много ль до Москвы-то от вас считают? Сто-о-во-о-сим!!.
Отжался, обтер шапкой ноги и сидел тихо – слушал, как играет парень. Потом порылся в мешке и достал газетку:
– Почитай-кась, писано-то чего… в Ручкине баба подала…
Парень поглядел в газетку, повертел так и так, пошевелил губами и отдал.
– Тут про пожары… боле ничего.
– Про по-жары?! Упаси Бог.
В обед зашли здешние мужики: дождь, не дает работать. Долго пили чай, спорили, какой будут итальянцы веры. И про войну спорили, почему Америка не воюет. Старичок все слушал. Потом и сам принялся рассказывать.
– …рука, стало быть, у его закрючена, у груди… в кулачок зажата. Так и ходит, и ходит. Пятеро брались оттягивать ему… ни-как!
– А чего было-то? – выставил из-за прилавка голову чайник.
– Чего было-то… А вот чего было. Стало быть, в одноёй деревне, в наших местах… баба померла, изба осталась. Ну, заколотили ее, потому унаследников нету.
Годов десять заколочена и заколочена. Вот и видють, ночное дело… огонечек в избе-то… теплит. Видать издаля, скрозь доски. Стали дознавать… А подшел – нет никого. Вот тот самый человек и говорит… дерзкай был: «все дознаю, сбирайте мне три рубли». Собрали ему три рубли… дверь отпер, вшел. Ночевать остался. На печь залез, стерегет… Вот, в самый полночь и слышит… три человека вошедчи, а не понять… дым-пламень! Сели за стол. Один так говорит: «жалко мне народ православный, хресьянскай… Меч мой за него, точу – не готов». Другой говорит – пущай Егорию молются. А третий говорит – пущай Иван-Воину молются… А энтот опять говорит – а более все пущай Хистратигу Михаилу молются. А энти опять говорят: «Хистратиг Михаил, когда войне конец, укажи срок-время… Жарко нам от свечей-ланпад». А Хистратиг говорит: «сперва дайте мне энтого мужика, на печи лежит – стерегет, волю Божию дознает! Не дадено никому знать, супротив времю итить! Да-а… Придет пора – посеку, кого знаю».
– Да-да-да… Значит, намекнул! – сказал мужик с порезанным пальцем и погрозил куколкой. – Не дознавай…
– Так мужик и затресся. А его манють: иди, мужик, не бось… хитрость твою знаем! Встал он перед ними ни жив, ни мертв… три рубли в кулаке зажата. Вот и говорят: «злата-серебра у тебя три рубли в кулаке зажата… люди кровь свою проливают-защищают, а ты што? Показывай три рубли!» Мужик рознял кулак, видють… три рубли. «Дайте, говорить, ему, еще, пущай носить». Тут энти ему еще два рубли приклали, рука-то и зачижалела… «Ступай, говорят, с Богом… в кулаке у тебя вся судьба… придеть время – откроется. Крепше только держи!» Вот мужик и зажался, к грудям придавил… и нет их, сокрылись. Поутру вытащили… как без чуры пьяный. Так и ходить… Пытали разымать-то, ан не-эт! и пять рублей с им, а побирается…
– На каменный дом и соберет… – сказал чайник. – К уряднику бы, он бы ему разжал!
– Выходит, Хистратиг-то за нас… – сказал один из мужиков. – Энти-то его не уважают, а…
– Как так, не уважают! – отозвался чайник. – Он и у татаров знаменит!
– Он-батюшка на всю землю известен… – сказал старичок. – А боле к нашей вере прислоняется.
– А скажи – Иван-Воин! – погрозился мужик пальцем-куколкой. – Они его никак не считают! Немец у нас на заводе праздники держал хорошо. Как праздник… сейчас едет пиво закупать. Уж ему на праздник две бочки завсегда привозили.
Наконец, разошлись. Посушился и ушел старичок. Чайник опять привалился за прилавок. Парень поиграл-поиграл и ушел спать за переборку. В чайной затихло. Часики только постукивали да постегивало дождем в окошки.
В шестом часу, в ливень, опять зашел по дороге из города мужик. Узелка уже не было, только моталась на рукаве вязка смокших баранок. Сел к окошку, поглядел на короля Альберта, на баранки и стал жевать. Из жилой половины вышла хозяйка – худощекая, невеселая, будто заплаканная, одетая по-постному – в черном платке, как пожилая черничка. Поставила чайник и ушла к себе.