Двери балкона на противоположном углу дома открылись, и до меня долетели стук шагов, щелк зажигалки, а потом голоса. Вниз потянуло слабым запахом табака. Из своего укрытия я видел двух человек, они были похожи на гражданских.

– Флот получил сообщение?

– Хай, полковник Китаяма, – ответил голос помоложе.

– Бомбежка прошла успешно?

– Хай, полковник Китаяма.

– Сообщите генералу Ямасите.

Я решил, что услышал достаточно, и тихо вышел тем же путем, каким вошел.

Я ушел перед рассветом, попрощавшись с Изабель. Накануне вечером мы с ней засиделись при свете свечей и проговорили всю ночь, чего раньше никогда не делали.

– Каково это – любить? – спросил я. – Ты столько раз влюблялась: сначала – в того парня из «Стрейтс-трейдинг», потом – в американского писателя, а потом – в австралийского фермера…

– Ничего списочек, да? – насмешливо улыбнулась она. – То, что я чувствовала по отношению к ним, и мои чувства к Питеру даже нельзя сравнивать. У него много недостатков, у кого их нет, но любовь помогает не обращать на них внимания, видеть вместо них достоинства. Раньше у меня так не получалось – я бросала тех, кого думала, что люблю, при первой же слабости, проявленной ими. Кстати, я должна извиниться за его высказывание про узкоглазых обезьян.

Я отмахнулся и налил ей еще вина. Оставаясь собой, Изабель позаботилась, чтобы у нее был щедрый запас того, что делает жизнь вкуснее, пусть даже пока приходилось прятаться от японцев.

– Что ты нашла в том, кто настолько тебя старше?

Она не торопилась с ответом. Я видел, как она перебирала формы, в которые хотела его облечь, но потом отказалась от них и создала новую.

– Меня привлекли его мудрость, уверенность в себе и знание, чего хочет от жизни. Мне не нужны его деньги, хотя у него их полно.

– «Любовь не есть любовь, коль в ней преобладает расчет», – процитировал я одну из любимых строк отца.

– Хоть кто-то из нас что-то впитал за те долгие вечера, когда он читал нам «Короля Лира», – сказала она, посмотрев в сторону.

Тогда я решился рассказать Изабель о принятом мною решении работать на японцев в надежде, что она поймет. Но она сначала опешила, а потом пришла в ярость.

– Как ты мог? Зная, какие зверства они творят?

– Я думал, что так смогу защитить интересы нашей семьи.

Она долго сидела молча, и я стал бояться, что между нами снова возникнет та напряженность, от которой мы избавились на станции фуникулера. Потом она вздохнула.

– Маленький братец, ты дурак, – сказала она не без доброты, и я увидел в ее глазах жалость. – Я бы предпочла умереть, чем просто подумать о работе на них.

Мы раздвинули шторы затемнения и вышли в сад, давя босыми ногами жемчужины росы на газоне, наполнявшем ночь терпким запахом, словно ковер из пряностей. На миг мне показалось, что никакой войны нет и что мы снова приехали сюда на каникулы.

Городские огни внизу погасли, и свет шел только от бушевавших пожаров. Время от времени, когда они находили себе новый источник пищи, в воздух взвивались языки пламени, и свет поднимался выше, окрашивая небо багрянцем, выжигая скопления звезд.

– Надеюсь, дома нашим ничто не угрожает, – сказала Изабель.

Я потянул за накинутую ей на плечи шаль. Она посмотрела в глаза и прислонилась ко мне.

– Они в безопасности, – сказал я и повторил снова, словно стараясь убедить самого себя: – Они в безопасности.

Мы с отцом переждали несколько дней, прежде чем попытаться добраться до конторы, потому что нас предупреждали не делать этого, пока ситуация не стабилизируется. Полицейские, докеры и государственные служащие уже исчезли, и везде расцвело мародерство.

Одно дело, было смотреть на дым с Горы и совсем другое – видеть понесенный городом урон своими глазами. Дороги в Джорджтауне были разбиты. Магазинные ряды, вспыхнувшие во время бомбежки, все еще горели, потому что пожарная станция была разрушена. На улицах валялись трупы – в основном погибли люди, которые вышли из домов посмотреть, откуда взялся шум в небе, и их тут же разорвало на куски пулеметной очередью. В воздухе стояла ужасная вонь, смешанная с запахом дыма от горевших бревен и вулканизированной резины, кучами лежавших в порту. Я едва мог вынести зловоние.

Здание «Хаттон и сыновья» не пострадало, хотя у «Гётрис», шотландской каучуковой фирмы, находившейся позади нашей конторы, снесло крышу.

Мы отперли двери и принялись складывать документы в коробки, уничтожая все, что могло оказаться полезным японцам.

– В чем дело? – спросил отец, почувствовав мою нерешительность.

Я покачал головой и ответил: «Ни в чем», – надеясь, что он не раскусит мою ложь. На самом деле я чувствовал себя так, будто меня заставили выпить коктейль, состоящий из противоположных переживаний. Я был официально назначен помощником Эндо-сана и, разрывая отчеты и папки и бросая их в огонь, чувствовал, что предаю японцев. Но, решив работать на японцев, я предал жителей своего острова. Я снова разрывался между двумя противостоявшими сторонами, и мне было некуда примкнуть. Когда же мне было суждено обрести самого себя, целого и неделимого, которого не разрывали бы во все стороны, каждая из которых рассчитывала на мою безоговорочную преданность и верность?