— Кто взял на себя лечение пострадавших от землетрясения? — озабоченно осведомилась Джин.

— Доктор Франсуа, — ответила Марьям, повернувшись к ней. — Между прочим, хочет, чтобы я ему помогала. Но мне трудно, ханум, с ним работать, — призналась смущенно. — Ведь он же, в отличие от вас, ни одного слова из нашего языка не знает, только по-французски да по-английски изъясняется! А я, наоборот, эти языки не знаю. Только интуитивно догадываюсь, что ему нужно. Он даже переводчика для меня пригласил, но тот так скверно переводит, что я и половины его фраз не понимаю.

— Ничего, голубушка, потерпи, — успокоила Джин девушку. — Я скоро встану. Долго разлеживаться не собираюсь, не время сейчас…

— Что вы, ханум?! — в голосе Марьям снова прозвучали испуганные нотки. — Вам подниматься нельзя ни в коем случае! Вылечитесь сначала как следует! А за меня не переживайте — приспособлюсь как-нибудь к доктору Франсуа. Он терпеливый очень, даже не ругает меня, если я что-то не сразу понимаю…

— Да вы, Аматула, я смотрю, уже проснулись! — бодро воскликнул доктор Нассири, войдя в комнату тоже в защитном костюме и присев на стул у кровати Джин. — Ну и напугали вы нас всех, коллега!

— Да я и сама напугалась, — слабо улыбнулась Джин. — Вот уж не думала, что заболею так некстати… Спасибо, кстати, за цветы, — кивнула она на розы.

— Это не мне спасибо, а Самаз Агдаши — матери того молодого человека, которого вы спасли своим гемодиализным аппаратом. Он той же ночью, когда вы госпиталь покинули, в себя пришел. Я допустил к нему мать ненадолго, и он даже смог поговорить с ней чуть-чуть. Женщина была счастлива! Сразу пошла домой и принесла потом эти розы. У них ведь выращивание роз — семейное дело, и отец её этим занимался, и дед. В их оранжерее разные сорта роз круглый год цветут. В общем, просила передать вам этот букет вкупе с безмерной её благодарностью. А под утро из Тегерана доставили наконец обещанный аппарат — я ездил его принимать, потому и отлучался от вас, — так что за юношу можно теперь не волноваться. И всё благодаря вам, Аматула! Если б не вы, был бы у меня сегодня утром еще один покойник, — опустил он голову.

— Эбаде умер? — догадалась Джин.

— Да, три часа назад, — подтвердил Нассири. — Обширный инфаркт, сердечная ткань расползлась как размякший в воде хлебный мякиш. Умер с открытыми глазами. Полностью обуглился. Лежал черный как негр и маленький и хрупкий, как новорожденный щенок… — голос Нассири дрогнул.

«Вовремя я взяла его волосы, — подумала Джин. — Сегодня было бы поздно. Бедняга…» Вздохнув, спросила:

— Сухраб, вы приняли должные меры относительно погребения Эбаде? В Европе, России и Америке радиоактивные трупы хоронят всегда в цинковых гробах, но поскольку в исламе гробы не используются, надо обязательно забетонировать то место, куда опустят тело покойного. И еще… Простите меня, Сухраб, но, невзирая на религиозный запрет, необходимо вынуть из тела Эбаде все внутренности и уничтожить. Ведь полоний, как известно, будет разлагаться еще долго, и если этого не сделать — радиация проникнет в грунтовые воды и разнесется с ними по всем окрестностям…

— Увы, ханум, — поник Нассири, — я уже не занимаюсь этим, меня отстранили. Теперь покойным Эбаде занимаются спецслужбы, и о своих действиях они мне не докладывают. Даже не советуются. К тому же из Тегерана вместе с аппаратом прибыли какие-то светила…

— Медицины? — уточнила Джин.

— Если бы, — еще более помрачнел Нассири. — Нет, светила теологии и теософии с кафедры тегеранского университета.

— Они-то здесь зачем? — удивилась Джин. — Для молитвенного сопровождения души усопшего в последний путь?

— Думаю, Аматула, для того, — понизил голос собеседник, — чтобы подвести под его гибель идеологическую базу, подкрепив её Кораном, Аллахом и верностью исламу. Я сам правоверный мусульманин, ханум, но до глубины души возмущен подобным цинизмом. Время ли стенать сейчас о гневе небесном, когда в первую очередь надо спасать тех, кого еще можно спасти?! А запрошенный нами аппарат искусственной почки привезли, видимо, затем лишь, чтобы мы больше не обращались за ним в миссию Красного Креста. При этом ни какого-нибудь дополнительного медицинского оборудования, ни даже лекарств не привезли! Как будто и не собираются лечить больных.

— Возможно, так оно и есть, Сухраб, — задумчиво проговорила Джин. — Вы не находите, что подобное поведение вполне логично для Тегерана? Думаю, там сейчас всех устраивает вариант полного отсутствия пострадавших при аварии в секретной лаборатории. Проще говоря, они хотят, чтобы все облученные радиацией люди умерли. Как говорится, нет пострадавших — нет полония. И никакой лаборатории по его производству тоже никогда не было.

— Но ведь речь идет о живых людях! — возмутился Нассири. — Из почти сорока пострадавших половину точно можно спасти!

— Как это ни кощунственно звучит, Сухраб, но до них иранским властям нет никакого дела. Они сейчас озабочены лишь тем, чтобы скрыть существование секретной лаборатории от иностранной прессы. Это же скандал на весь мир! Кстати, доктор, вы знаете, для каких целей применяется полоний?

— Нет, — недоуменно пожал тот плечами. — Моя задача — лечить отравившихся полонием людей, а не применять его.

— Вы добрый и гуманный человек, Сухраб, — Джин прикоснулась забинтованной кистью руки к руке Нассири, и он, сдернув перчатку, слегка сжал её пальцы. — Я же вижу: вы хотите людям добра, а своей стране — процветания. Но ваши руководители, к сожалению, хотят совсем иного. Они мечтают о мировом господстве, Сухраб. Или хотя бы о господстве на Ближнем Востоке. И полоний используют для изготовления запалов ядерных бомб, — поведала почти шепотом. — Именно поэтому, я уверена, ваши руководители пойдут на всё, чтобы уничтожить сотрудников той злосчастной лаборатории. Всех до единого.