Ни один из них не мог предвидеть события уходящего года или подготовить себя к ним. Но было, конечно, во всем этом и хорошее. Так, теперь они могли не беспокоиться, что вновь окажутся в долгах. Два дня назад Пегги получила миллионный экземпляр своей книги. После выхода романа в Англии 6 октября 1936 года хвалебные отзывы шли потоком, а датские критики готовились к тому, чтобы обеспечить такой же успех новому американскому бестселлеру в своей стране. Похоже было на то, что роман принесет Пегги не только национальную, но и мировую известность. А на День благодарения до нее дошел слух, что «Унесенные ветром» выдвинуты на соискание Пулитцеровской премии.

Казалось бы, Маргарет Митчелл должна была стать счастливейшей женщиной в Америке. Почему же она не была ею? Крутые перемены произошли в жизни Пегги, а она оказалась не готовой принять их; не было у нее и возможности вернуться к своей прежней безвестности. Пегги не «надела цилиндр» — не стала высокомерной и недоступной, и сомнительно, чтобы когда-нибудь ей удалось это, но состояние постоянного сопротивления и враждебности стало для нее таким же естественным, какими раньше были доброта и отзывчивость. Она была известна и богата, могла осуществить практически любую свою мечту — объехать весь мир, купить роскошный дворец, завести драгоценности и лучшие автомобили, — но ничего этого она не хотела.

Чего бы ей хотелось — это вернуться к прежнему порядку вещей в ее жизни, но, увы, это желание уже никогда не могло быть исполнено. Вот и пришлось ей занять оборонительную позицию и решить для себя, что она, Маргарет Митчелл, теперь одна против всего мира. Ирония судьбы в том, что и ее происхождение, и воспитание, и вся ее прежняя жизнь хорошо подготовили ее к невзгодам и несчастьям, но отнюдь не к славе и богатству. Вот почему сохранить свое уединение и некое подобие обычной жизни стало для Пегги своего рода навязчивой идеей.

В то время, пока шли переговоры с Сэлзником о продаже ему прав на экранизацию романа, Пегги получила письмо от Джинни Моррис, в котором Джинни писала, что к ней обратились через Анни Уильямс — имя, конечно, не из тех, что согревали душу Пегги, написать «статью о Митчелл» для журнала «Фотоплей». Джинни ухватилась за идею, поскольку отчаянно нуждалась в деньгах: дочь страдала болезнью легких, и ей требовался более мягкий климат. Объяснив причины, которые побудили ее задуматься над этим предложением, Джинни заверила Пегги, что статья будет совершенно безвредной и коснется лишь некоторых моментов их жизни в Смит-колледже, о которых, по мнению Джинни, Пегги вряд ли помнит.

Обе женщины встречались совсем недавно, месяца два назад, когда Джинни заезжала на пару дней в Атланту, возвращаясь из Флориды. Пегги тогда взяла на себя роль гида (позднее Джинни назовет дом Митчеллов на Персиковой улице «Тарой на трамвайных путях») и пригласила свою подругу на обед, и Джинни почувствовала, что их былая дружба восстановлена.

Вот почему так удивилась Джинни, получив от Пегги ответ, в котором та с негодованием писала, что подобная статья взбудоражит всех ее поклонников и вновь превратит ее жизнь в ад.

Пегги угнетало то, что многие жители Атланты могли бы написать статьи «Я — знал — ее — когда», хотя и не торопились пока этого сделать. Вот почему она с такой резкостью написала Джинни, что не может выполнить ее просьбу об интервью (которого та и не просила), и предложила вместо этого занять подруге те 800 долларов, которые ей заплатили бы в журнале за статью. Джинни с негодованием отвергла этот «обременительный для нее компромисс», написав:

«Единственное, что расстроило меня во всем этом деле, — это полубезумный тон твоего письма. Это просто позор, Пегги, что тебя не радует грандиозный успех твоей книги. Ведь о подобной удаче мечтает, наверное, каждый. Неужели это для тебя невозможно: сесть на пароход и отправиться туда, где тебя, по крайней мере некоторое время, никто бы не знал?

В тот вечер, когда пришло твое письмо, я ходила на лекцию Томаса Манна, которую он впервые прочитал на английском. Он говорил о Гете (герое его следующего романа), и меня взволновало то, как подробно он остановился на той гнетущей и назойливой славе, которая пришла к Гете вместе с невероятной популярностью его первой книги. Люди приходили в такое волнение, встречаясь с ним на улицах, что падали, теряя сознание… так что, детка, до тех пор, пока тебе еще не приходится перешагивать через ничком лежащие тела, ты должна быть благодарна судьбе за это!

Между прочим, я не упрекаю теперь тех, кто желает знать хоть что-то о «Личности, Стоящей за Книгой», поскольку открыла, что меня не столько интересовало то, что Манн сказал о Гете, сколько тот факт, что воротничок у него был несколько велик для него и что существует вокруг него некая неуловимая аура, которой обладал и тот профессор, что учил меня в детстве французскому языку.

Если ты не против — выслушай пару мудрых слов. Бульварные газеты, которые все кипятятся по поводу ролей Ретта и Скарлетт, напоминают всему миру больших, безобидно ворчащих псов, которые и не подумают зарычать, пока ты выглядишь спокойной и не стремишься убежать. А потому лучшее, что можно придумать в отношении поклонников, это давать им время от времени немного пищи для сплетен. Я всегда была убеждена, что жизнь Линдберга, например, была бы намного спокойнее, общайся он время от времени с публикой».