Джинни знала то, о чем писала: как специалист по связям с общественностью компании «Юнайтед Артистс» она пятнадцать лет имела дело с различными проявлениями «звездной болезни» и причудами славы. И потому считала себя просто обязанной объяснить Пегги, что жизнь совсем не должна быть такой, какой она ее себе представляет, что Пегги должна понять тех людей с психологией посетителей дешевых магазинов, которые преследуют ее, и ясно представить себе, что огромный процент фанатов, преследующих кинозвезд, это ее собственная потенциальная читательская аудитория и что если она постарается понять их, она не будет ни злиться на них, ни нуждаться в защите от них.

«Почему бы тебе не сменить номер телефона на новый и не убрать его из справочника? — разумно вопрошала Джинни. — И если ты не можешь уплыть на пароходе из-за болезни Джона, то как насчет того, чтобы уехать на автомобиле? Во всяком случае, ты говорила, что твоя нынешняя квартира мала для вас…

Корреспонденция Мэри Пикфорд была невероятной, и самое удивительное в этом то, что в течение двадцати пяти лет она не прекращалась ни на день. У нее был просто потрясающий штат помощников, и вся переписка велась с любезностью и тактом, без превращения при этом Мэри Пикфорд в мученицу.

Неужели ты не в состоянии найти способных людей, которые будут делать за тебя и для тебя подобную работу? Ты могла бы, кроме того, обратиться в службу, занимающуюся подобными делами, и попросить издательство пересылать туда всю почту, приходящую на твое имя. Почему у тебя нет агента? Литагент способен создать защитную стену вокруг тебя. Все звонки шли бы к нему, а ты общалась бы лишь с теми людьми, с которыми бы пожелала.

Неужели фирма твоего отца не в состоянии вести все твои юридические дела без того, чтобы не заставлять тебя так нервничать по любому поводу?»

Пегги плохо восприняла этот «химический анализ» своей славы, но через месяц эта небольшая ссора между женщинами, казалось, была забыта, и когда Стефенс собрался в Нью-Йорк, Пегги попросила Джинни сделать одолжение к присмотреть потихоньку за братом, а также помочь ему советами в отношении правил и привычек мира кино и киношников, прежде чем он отправится на встречу с представителями Сэлзника. Джинни сделала одолжение, и Стефенс, вернувшись, всячески превозносил ее советы и интеллект.

Истина же, наверное, состояла в том, что Пегги Митчелл просто не знала, как ей вести себя, чтобы быть на высоте того положения, куда вознесла ее слава, и особенно боялась, что эта слава может разрушить ее брак.

Похоже, однако, что Джон Марш был вполне доволен своим положением мужа известной американской писательницы. Он гордился достижениями своей жены и ее славой, в лучах которой он мог и сам погреться. Позднее, когда ажиотаж вокруг романа пошел на убыль, он даже чувствовал себя ответственным за поддержание ее славы. Это Пегги считала, что очень важно, чтобы Джон продолжал работать в своей компании, а они продолжают жить на его заработок и в той квартире, которая была ему по карману, не беря на себя общественных обязательств, которые могли бы потребовать более респектабельного жилья, и что и в будущем они будут жить так же, как жили и до публикации «Унесенных ветром». Но не прошло и месяца со дня выхода книги в свет, как стало ясно, что Пегги заблуждалась.

Но в одном она оказалась права: окружающие смотрели на новую знаменитость по-новому. Никто в Атланте уже не смог бы обращаться со знаменитой писательницей Маргарет Митчелл так же, как в свое время обращался с Пегги Марш. Слава, свалившаяся на нее, была внезапной, требовательной, нежеланной, мучительной — временами и обременительной — всегда. Но эта слава — ее неизбежное бремя, и не было никакого волшебного средства, которое могло бы помочь ей от нее избавиться.

С тех пор как она вышла замуж за Джона Марша и ушла из редакции «Джорнэл», Пегги придавала большое значение тому, что думают о ней в Атланте. Дочь Мейбелл, несмотря на свой бойкий язычок, взбалмошную натуру и былую страсть к шокированию окружающих, ныне глубоко верила в то, что ее интересы в жизни должны быть подчинены интересам мужа и что мир, мнение которого для нее столь важно, не будет уважать ее, если она будет жить с мужем, чья карьера для нее не важнее, чем собственная. Слава несколько укрепила ее уверенность в себе. Но взамен она угрожала лишь единственной вещи, которая действительно имела для нее значение, — чувству безопасности, даваемому браком.

Джон «Мэннелин» и его маленькая, немодно одетая жена остановились в одном из небольших, но симпатичных отелей Винтер-парка за несколько дней до Рождества 1936 года. Солнце светило так ярко, что Пегги была ошеломлена, вступив в полумрак скромного вестибюля. Первое, что она увидела, когда глаза привыкли к темноте, была наряженная рождественская елка, украшенная искусственным снегом. Почему-то это вызвало у нее взрыв хохота, и они с Джоном пребывали в приподнятом настроении, распаковывая свои вещи. А некоторое время спустя они уже входили в бунгало Мейбелл и Эдвина Грэнберри.

Следующие несколько дней Марши провели, чистя апельсины, читая книги младшему сыну Грэнберри и обсуждая «Унесенных ветром» и тот новый роман, который Эдвин Грэнберри хотел бы написать.

Впервые за много лет Пегги почувствовала себя совершенно расслабленной и счастливой. Ей было хорошо с Грэнберри, относившимися к ней со смешанным чувством восхищения и покровительства. Беседы с ними были очень оживленными. Грэнберри, как и муж Августы, разделял любовь Пегги к хорошим историям и легко смеялся над ее шутками. Мейбелл же была хорошей поварихой и хозяйкой и никогда не выказывала недовольства тем, что была «при исполнении» во время визита Маршей.