Хорошая русская женщина стоитъ неизмримо выше хорошаго мужчины. Переживъ сотую долю тхъ страданій, которыя выпали на долю ей, мужчина озлобляется; съ ней этого никогда не бываетъ. Принося самую малую долю пользы своею проповдью или службой, мужчина, какъ бы онъ ни былъ развитъ, начинаетъ гордиться въ душ своими заслугами, и только умъ спасаетъ его отъ самовосхваленія; о своей честности онъ говоритъ съ гордостью, какъ будто честность есть заслуга, а не обязанность, — и этой черты нтъ въ хорошей женщин. Она лишаетъ себя всхъ удовольствій, которыхъ никогда не лишитъ себя мужчина, и отдается всецло, какъ мать, жена или дочь, своимъ-обязанностямъ. Она, и только она, воспитала цлыя поколнія честныхъ и твердыхъ людей и никогда, даже передъ самою собою, не сводила итоговъ своихъ заслугъ; она даже скорбитъ о своей неспособности приносить пользу. Спросите всхъ вполн честныхъ людей, кому они обязаны всмъ тмъ, что въ нихъ есть хорошаго? Изъ ста девяносто девять отвтятъ: «женщин». Она работаетъ за мужа въ деревн, она грудью отстаиваетъ въ среднемъ класс своихъ дтей отъ пьянаго или озобленнаго неудачами мужа, она спасаетъ отъ крайней пустоты и разврата людей высшаго круга, и за все это ее держатъ въ невол, въ невжеств, въ безправіи, оскорбляютъ, позорятъ и потомъ удивляются, если встртятъ падшую женщину! Но спросите ихъ: «кто виновникъ вашего паденія?» Он отвтятъ: «мужчины», — и будутъ правы. Ихъ воспитывали въ школ, которую создалъ мужчина, стараясь вырастить для себя хорошенькихъ и ловкихъ, но немыслящихъ самокъ; первая сухая учебная книга и первый растлвающій романъ, попавшіе въ ихъ руки, были подсунуты имъ и написаны мужчиною; первая сть, сплетенная отъ бездлья, для развлеченія отъ праздной скуки, была разставлена имъ опять тмъ же мужчиною; бросилъ ихъ онъ, а не он его; первый комъ грязи пущенъ въ нихъ его же рукою. Онъ хвастнулъ въ минуту пріятельскаго кутежа своею удачною интригой, и пошла женщина мыкаться по свту съ печатью развратницы, забросанная грязью такими же неразвитыми и падшими женщинами, какъ она, которыхъ также воспиталъ, также погубилъ мужчина. А виновникъ ея паденія клеймитъ ее страшнымъ русскимъ названіемъ, тмъ названіемъ, которое заставляетъ прохожаго отвернуться съ отвращеніемъ даже отъ покойницы, носившей его и утопившейся въ минуту безвыходной нищеты… И между тмъ, какъ любила мужчину хорошая русская женщина! Пошелъ ли хоть одинъ мужчина въ ссылку за падшей женщиной? Вы не найдете, вроятно, ни одного. А женщина шла, полная святой любви, считавшая свои ласки, свои заботы необходимыми для муха, и таилась жъ ней тайная надежда, быть-можетъ, смутная для нея самой, спасти всеспасающею любовью отъ отчаянія, или отъ новыхъ преступленій однажды падшаго человка. Не удерживали ее никакія страданія, никакія препятствія: переносила она бдность, холодъ и голодъ, брань и оскорбленія этапныхъ зврей и долгіе годы тяжелой жизни гд-нибудь въ глубин Сибири. Въ этой ршимости была ея высочайшая нравственность, и блднютъ предъ нею вс прославленныя дянія героевъ съ ихъ мишурнымъ блескомъ, барабанною славою и иміамными куреніями…

Моя мать не вынесла всхъ страданій, выпадающихъ на долю многихъ хорошихъ русскихъ женщинъ; она не имла нужды идти за преступникомъ-мужемъ въ Сибирь, но она носила вс признаки хорошей русской женщины, и потому я ршился подробно поговорить объ этомъ существ.

Матушка вынесла изъ уроковъ бабушки еще мене познаній, чмъ дядя. Почти постоянно одинокая, не слишкомъ любимая бабушкою, безъ причины оскорбляемая братомъ, она возилась съ куклами, шила имъ платья и вчно рылась въ лоскутьяхъ шелковыхъ матерій, полотна и коленкора, за что и получила отъ бабушки названіе лоскутницы. Маленькая лоскутница-мщаночка походила, какъ дв капли воды, на своего отца. Блдная, худенькая, съ голубыми жилками на вискахъ, она была миленькимъ и нжнымъ ребенкомъ. Находясь всегда дома, она сильно чувствовала недостатки въ дни безденежья и часто голодала въ то время, когда дядя рыскалъ по театрамъ и баламъ. Любя въ душ свою несчастную мать, она не любила ея расточительности. У нея родилась какая-то болзненная антипатія ко всякому вншнему блеску. Въ ея незрломъ еще дтскомъ ум со словомъ аристократы соединялось странное представленіе мотовства, бросанья денегъ на втеръ и голодныхъ дней. Голодные дни и аристократизмъ! Какія несовмстимыя понятія! Впрочемъ, чего не придумаетъ и не соединитъ дтскій умъ. Она часто помогала своей нян въ ея комнатныхъ работахъ, и бабушка сердилась.

— Не готовитесь ли вы, Софья Ивановна, въ горничныя? — спрашивала она иронически и отчасти строго.

— Это я отъ скуки длаю, мама, да и няня такая старая-старая; она устала, — отвчала матушка и, не обращая вниманія на насмшки брата, облегчала хлопотливые труды любимицы-старушки, крпостной няни, подаренной бабушк однимъ изъ братьевъ.

Однимъ изъ главныхъ наслажденій матушки было слушаніе сказокъ и псенъ няни, передававшихся ребенку дребезжащимъ, старческимъ и монотонно-баюкающимъ голосомъ; однимъ изъ лучшихъ утшеній была молитва.

Играя въ саду нанимаемаго бабушкою домика, матушка возбуждала зависть сосднихъ дтей нарядами своихъ куколъ. Дти разсказывали объ этихъ нарядахъ своимъ родителямъ, и нкоторые изъ родителей обратились къ матушкиной нян съ вопросомъ: гд покупаетъ ея барыня для куколъ своей дочери эти платья?

— Соничка, хочешь достать денегъ? — спросила однажды у матушки няня; она любила до безумія свою воспитанницу и хотла дать ей возможность заработать деньги, чтобы ребенокъ могъ купить хоть булку въ голодные дни.

— Гд же, няня, ихъ достать? — спросила двочка.

— А ты сшей нсколько такихъ платьицъ, какъ у твоихъ куколокъ, я ихъ продамъ, и теб денегъ принесу на новыя куклы.

Ребенокъ захлопать въ ладоши и радостно принялся за работу. Платья были сшиты, деньги получены и вмст съ ними полученъ заказъ новой работы. Десятилтняя двочка, играя, начала зарабатывать деньги, которыхъ не умлъ пріобртать никто изъ ея семьи. Нянька продавала готовыя платья и закупала матеріалъ для новыхъ работъ. Все это длалось тайкомъ отъ бабушки, и только случай открылъ ей тайну.

Разъ въ тяжелые дни безденежья, что случалось въ конц каждаго мсяца, бабушка ршительно не знала, что длать: сть было нечего, ни чаю, ни сахару, ни кофе не находилось въ дом, въ долгъ никто не давалъ. Бабушка исходила всюду, чтобы перехватать денегъ до перваго числа, и не достала ихъ нигд. Утомленная, грустная, возвратилась она домой, тяжело опустилась на диванъ и заплакала. Кажется, первый разъ въ жизни не оправдалась ея любимая поговорка: «Богъ дастъ, такъ и въ окно подастъ».

— Что съ тобой, мама? — спросила матушка.

— У насъ сть нечего, Соня. Хоть бы Богъ меня прибралъ, эта жизнь мн невыносима.

— У меня, мама, есть деньги; можно будетъ купить покушать.

Соня побжала въ спальню къ своему комоду и принесла оттуда весь свой капиталъ.

— Откуда у тебя деньги?

— Извини, мама, я работаю на продажу кукольныя платья, — отвчала, красня, двочка и робко подняла большіе голубые глаза и взглянула на мать, ожидая, что та скажетъ.

Бабушка вертла въ рукахъ деньги, точно разсматривая, такія ли он, какъ другія, бывавшія досел въ ея рукахъ, и, наконецъ, тяжело вздохнула; ей трудно было поблагодарить, ободрить ребенка, такъ больно кольнули ея слухъ слова: работаю на продажу.

— Швея, швея-Софья! — проговорила она, машинально гладя по голов ребенка. — Швея, швея-Софья! — повторила она снова, качая головой, и въ этихъ грустныхъ, ироническихъ словахъ прозвучалъ скоре упрекъ, чмъ благодарность.

Однако, дло сдлалось: мать начала открыто брать работу; скоро куклы замнились дтьми, дти взрослыми. Двушка брала недорого за труды, и въ заказахъ не было недостатка. Часто была сыта бабушка на эти трудовыя деньги, и еще чаще выпрашивалъ ихъ дядя, ршаясь даже поцловать ручку сестры, что всегда смшило матушку. Впрочемъ, онъ въ минуты восторга ставилъ ее въ примръ всмъ, говорилъ, что у него за чудная сестра, что сильне всего сокрушаетъ его ожидающая ее судьба въ нашемъ глупомъ обществ: это еще боле смшило матушку. Такъ проводила она время двичьей жизни, трудясь и считая трудъ за игру: онъ былъ ей не тяжелъ; она шила, попвая тихимъ, но веселенькимъ голоскомъ любимыя русскія псни, переданныя ей няней, и никто никогда не зналъ, что длалось въ ея душ и какъ развитъ былъ ея умъ.