— Пусти, ты опять врешь! — остановилъ пвицу другой женскій голосъ.

— Ну да, ты лучше споешь! — отозвалась пвица, прекращая пніе, но продолжая музыку.

— Сыграй: «Вотъ детъ тройка…»

Раздались фальшивые звуки новаго романса, и другой женскій голосъ заплъ новую псню, перевирая и ноты, и слова.

— Ну, и наврала, и наврала! — говорила играющая женщина.

— А ты сама сфальшивила! — отозвалась ноющая женщина.

— Ужъ лучше не пой? Я вотъ вальсъ сейчасъ сыграю!

Начался вальсъ, подъ который, конечно, не могъ бы танцоватъ никто. Я услышалъ въ то же время женскіе шаги по комнат и пніе вполголоса романса: «Не пой, красавица, при мн».

— Ты сегодня, Маша, голубое платье въ клубъ наднешь? — спросилъ третій женскій голосъ, въ которомъ я узналъ голосъ хозяйки.

— Нтъ, въ бломъ поду, — отозвалась игравшая женщина и вмсто вальса начала наигрывать галопъ.

Барышня, распвавшая, ходя но комнат, уже пла: «Не узжай, голубчикъ мой!»

Я поднялся съ постели, позвалъ прислугу, чтобы она подавала самоваръ, одлся, умылся, слъ пить чай, а музыка все продолжалась, пніе все не смолкало. Это начало разстраивать мои нервы. Прошло съ часъ, я ршился выйти и немного пройтись. Погулялъ, зашелъ къ одному изъ товарищей, пообдалъ, возвращаюсь домой, а музыка и пніе все продолжаются и все такъ же безпорядочно, такъ же безъ такту, безъ смысла, фальшиво, такъ же прерываютъ ихъ вопросы и разговоры:

— Маша, ты кушакъ голубой наднешь?

— Нтъ, вся въ бломъ буду.

— А я вся въ черномъ съ пунсовыми розами.

— Право, Катя, теб не идутъ пунсовыя розы.

— Это ужъ мое дло.

И опять слышится: «Не узжай, голубчикъ мой», «Ты скоро меня позабудешь», «Мы дв двицы». Да будетъ ли этому когда-нибудь конецъ, вдь этакъ съ ума сойти можно!

Но вотъ раздается звонокъ, отворяются входныя двери, кто-то входитъ въ переднюю, раздвается, идетъ въ залъ.

— Варя, Варя! Вотъ мило, вотъ не ждали! — кричать барышни, переставая играть и пть.

Слышатся поцлуи и звонкіе, звонкіе голоса:

— Ну, какъ живете?

— Отлично, отлично!

— Не скучаете?

— У насъ офицеры бываютъ!

— Въ клубы здите?

— Каждый день почти!

— Счастливицы!

— А ты? Душка, разсказывай!

— Пріхала на всю зиму къ тет! Отпускать не хотли, а я взяла да и ухала. Еще бы! У насъ въ Захудаловомъ ни одного мужчины нтъ, все купцы да гарнизонные офицеры. Одинъ гвардеецъ на двадцать восемь дней въ отпускъ пріхалъ и тотъ чмъ-то такимъ боленъ, все больше въ меланхоліи находился; «я, говоритъ, теперь трупъ и все изъ-за женщинъ!» А какой душка, самъ блдный, исхудалый, ходить, опираясь на палку, и вздыхаетъ! Ну, а вы, — длали себ наряды для баловъ?

— Какъ же, какъ же! Длали, всего нашили! Нтъ, а ты вотъ скажи Кат: вдь ей не идутъ пунсовыя розы? Правда? А?

— Душка, душка, теб нужно изъ васильковъ сдлать внокъ!

— А я вотъ хочу пунсовыя розы надвать и надваю.

— Нтъ, а ты слышала новый вальсъ?

— Какой?

— А вотъ я теб сыграю!

И опять началась музыка, прерываемая разговорами, началось пніе, обрываемое на полуслов восклицаніями, хохотомъ и поцлуями.

— Чай будете еще пить? — спросила меня вошедшая служанка. — Или кофе заварить?

— Что это у васъ всегда такой гамъ? — спросилъ я ее, не отвчая на ея вопросъ.

— Какой гамъ? — спросила она.

— Да вотъ это пніе, эта музыка, — отвтилъ я.

— Это барышни! Извстно, что-жъ имъ больше длать, — отвтила она. — Вотъ вечеромъ притихнутъ, въ клубъ подутъ.

И точно, въ восемь часовъ вечера въ квартир воцарилась мертвая тишина: и барышни, и хозяйка квартиры, и ея мужъ ухали въ клубъ.

— Аннушка! — крикнулъ я служанк.

Отвта не послдовало. Я крикнулъ еще — опять нтъ отвта. Я ршился пройти въ кухню, въ кухн ни души. Походилъ я по пустой квартир съ полчаса, вернулся въ свою комнату, пообождалъ немного и снова вошелъ въ кухню. Аннушка уже вернулась.

— А я васъ звалъ, звалъ, — сказалъ я. — Куда вы пропадали!

— На лстниц съ товарками сидла, — отвтила она. — Извстно, господъ нтъ, длать нечего дома.

Она была какъ-будто смущена. Я взглянулъ на нее и увидалъ, что она старается заслонить солдатскій киверъ.

— Что это у васъ гости? — спросилъ я, улыбаясь.

Она потупилась и пробормотала:

— Знакомый-съ…

— Поставьте самоваръ! — сказалъ я съ невольнымъ смхомъ.

— Слушаю-съ!..

Черезъ четверть часа самоваръ былъ поданъ.