— Уйдемте! что съ вами? что вы стали? — вернулась не безъ досады одна изъ сестеръ за Варей.

Та все еще задумчиво стояла у стола съ наклоненной головой и безсознательно перелистывала какую-то книгу, не видя страницъ.

— А! — вздрогнула она, словно очнувшись отъ тяжелаго сна, и съ отвращеніемъ отдернула руку, до которой дотронулась двица Гребешкова.

— Пойдемте

— Иду, — съ разстановкой отвтила Варя и тряхнула головой.

— Я себ хочу сдлать платье къ первому зимнему балу, — залепетала кузина Фани, съ быстротою дтства оправившаяся отъ непріятнаго столкновенія съ необразованной сестрой Дарьей. — Изъ благо тюля сдлаю, съ буфами, вотъ до сихъ поръ все буфы велю нашить, и въ буфы хочу продернуть голубыя ленты, во всякую буфу по лент. У меня блокурые волосы…

— Рыжіе, — замтила Жени, еще не успокоившая своего раздраженія.

— Блокурые волосы… — продолжала Фани.

— Рыжіе, — снова остановила Жени.

— Ты думаешь, что ты все еще съ Дашкой говоришь!? — крикнуло разсерженное «ребячество», чисто по-дтски, топнувъ ножкой, и проговорило скороговоркой:- У меня блокурые волосы, и ко мн голубое идетъ. Неправда ли, ко мн вдь идетъ голубое?..

— Идетъ, — медленно отвтила Варя, все еще погруженная въ раздумье.

— Что съ вами, душка? — изумилось «ребячество».

— Вы всегда съ ней такъ обращаетесь? — рзко спросила Варя и глянула прямо въ глаза «ребячеству».

— Тс… тс!.. Дикобразовъ! Дикобразовъ здсь! — воскликнули сестры, не отвтивъ на вопросъ Вари, и стали оправляться, входя въ гостиную.

Какъ цвты сверкаютъ весною при появленія солнца, такъ сверкали теперь улыбками эти милыя двическія лица — и Богъ знаетъ, которое изъ нихъ въ эту минуту было прелестне и больше напоминало о весн, о блеск молодости и радостяхъ любви!

Къ нимъ лнивое, медленной походкой подошелъ юноша лтъ двадцати-четырехъ, съ нжнымъ и прекраснымъ лицомъ, и небрежно кивнулъ имъ головой.

— Поздравляю васъ, — обратился онъ къ Софи.

— Вы ошибаетесь: это не ея рожденье сегодня, а мое, — съ яркимъ румянцемъ на щекахъ улыбнулась Жени и потупила глаза; ея голосъ звучалъ мелодическими звуками наивнаго упрека.

— Да-а? виноватъ! Но вы, кажется, вс родились въ одинъ день, — насмшливо отвтилъ юноша.

— Это было бы очень выгодно для Софи, но не для меня, — замтило «ребячество».

— Для васъ это тоже выгодно: вы можете быть уврены, что черезъ десять лтъ вы такъ же мало измнитесь, какъ Софья Дмитріевна, — уже совсмъ лниво и съ трудомъ кончилъ юноша.

— Вы все шутите!

— Вдь и вы тмъ же занимаетесь.

— Вы злы.

— Ну, вотъ для этого вы слишкомъ невинны! Правда? вдь вы для этого слишкомъ невинны? — засмялся дланнымъ, оскорбительнымъ смхомъ юноша.

Онъ звнулъ, откинулъ назадъ волосы, повернулся и опустился въ кресло спиною къ двицамъ. Около него вертлись братья Гребешковы.

— Гребешки, вы мн сегодня надоли! — промолвилъ онъ, звая.

Братья Гребешковы осклабились при этихъ словахъ и разсыпались отъ кресла, гд сидлъ юноша. Варя смотрла съ нмымъ изумленіемъ на это прекрасное лицо, на эти нахальныя манеры и старанье юноши выказать утомленье.

Между матушками барышень шелъ въ это время очень интересный и оживленный разговоръ. Мать одной изъ двицъ, находившейся въ гостяхъ, восхищалась красотою сестеръ Гребешковыхъ, а мать Гребешковыхъ восхищалась красотою дочери этой любезной гостьи.

— Какъ мила Софья Дмитріевна! — восхищалась гостья. — Что за цвтъ лица, какіе волосы!

— Нтъ, вы попросите ее сыграть что-нибудь, сыграть попросите! Она новый вальсъ разучила, — шептала съ чисто материнскимъ лукавствомъ хозяйка.

— Душечка, Софья Дмитріевна, присядьте-ка къ фортепьяно, дайте намъ насладиться вашей игрой, — обратилась гостья къ Софи, и ея голосъ былъ такъ сладокъ, такъ сладокъ, что могъ усладить вс горечи жизни.

— Ахъ, я ничего не играю, — съ разстановкой возразила «меланхолія».

— Неправда, неправда, играетъ! — заговорила мать плутоватымъ тономъ.

— Ну, ma-man, ma-man! — умоляющимъ тономъ возразила снова «меланхолія».

— Разумется, играешь. Зачмъ церемониться? Тутъ все свои… Надюсь, что вы не осудите, — обратилась Гребешкова въ юнош; но онъ такъ занялся разсматриваньемъ своихъ ногтей, что и не замтилъ ни этого вопроса, ни того, что и его причислили къ своимъ.

Софи сла за фортепьяно, еще разъ отказалась играть, попробовала привстать, еще разъ выслушала просьбу своей матери и матери своей подруги и заиграла.

— Софи плохо играетъ, — замтила Вар Жени, поддавшаяся, по обыкновенію, своему вчному чувству недовольства, и надула губки.

— А вы лучше играете? — спросила Варя съ замтнымъ раздраженіемъ въ голос.

— То-есть… да… немного, — отвтила застнчиво Жени.

— Что же вы играете, тоже польки, вальсы? — спросила Варя съ пренебреженіемъ.

— О, да!

— Лучше бы ничего не играть.

— Совершенная правда, — черезъ плечо повернулъ голову юноша къ Вар, сидвшей за нимъ, и вдругъ какъ будто окаменлъ въ этомъ положеніи, раскрывъ широко глаза, точно передъ нимъ было какое-то видніе. Прошло нсколько секундъ. Вдругъ по его лицу скользнула насмшливая улыбка.