— Ну, полноте! Лягте, — ласково промолвила Катерина Александровна и положила руку на плечо старика. — Не ходите никуда… Зачем вам идти?.. Разве будет легче?.. Останьтесь ради них!..

Старик закрыл лицо руками и заплакал, как ребенок.

— Господи, господи, пощади их!

Флегонт Матвеевич не ушел размыкать свое горе за чаркой вина, он остался дома по просьбе Катерины Александровны, но легче ему не стало. Его тянуло из дома, ему хотелось забыться, заснуть. Он бродил как тень из угла в угол, не находя нигде места. Страх за тех, чья жизнь была для него дороже его собственной жизни, томил старика. Он считал дни и часы, ожидая известий; он дрожащими руками развертывал газетные листы и искал в них испуганными, изменявшими ему глазами дорогих ему имен. На него было тяжело смотреть. Не менее тревожно было состояние Катерины Александровны: она ходила в какой-то тягостной полудремоте в эти роковые дни ожидания, хотя и старалась утешать старика, старалась казаться бодрой. В ее голове пробуждались вопросы, за что люди губят друг друга, неужели народам мало места, что они идут войной один на другого, за что они воюют, могут ли они желать войны, почему они должны, против своего желания, покидать родные дома, родные очаги и жертвовать всеми благами по чужой воле. В молодой душе начало закипать чувство негодования, чувство злобы. Тщетно искала теперь эта девушка успокоения: кругом нее были только сумрачные и печальные лица. Марья Дмитриевна, менее дочери и штабс-капитана тревожившаяся об участи молодых воинов, тоже тосковала по сыне, которого пришлось наконец отправить в училище.

— Вот и я простилась со своим голубчиком, также сиротой осталась, — причитала она. — Куда пошлют, что велят делать, то и будет: подневольным стал человеком. И спи, и ешь, и гуляй, когда другие велят, а не тогда, когда самому хочется… Уж в бедности мы жили, голодали, да командовать нами никто не мог, а тут и сыт будет, да волюшки не найдет…

Эти речи тяжелым гнетом давили сердце Катерины Александровны. Она была отчасти согласна с матерью. Она сама уже испытала, что значит неволя, что значит жизнь, сложившаяся по чужой воле, по чужому уставу. Порой в те недолгие минуты, когда в ее голове снова воскресали надежды на будущее, ей казалось, что нужно устроить свою жизнь именно так, чтобы ничья чужая воля не могла сказать: иди туда, поступай так, делай то-то, — чтобы только свой ум и своя воля решали, куда идти, как поступать и что делать. «И кто имеет право командовать нашей волей? — думалось молодой девушке. — Если приказываешь, так нужно и заботиться о тех, кому приказываешь, кто страдает по нашей воле. А разве о нас кто-нибудь заботится?»

Среди этих волнений и дум проходили дни за днями — газеты не приносили известий о дорогих личностях, почта не приносила писем от них. Ожидание делалось все более и более напряженным. В семье шли бесконечные толки и предположения насчет молодых воинов. Спрашивалось: почему они не пишут? Не взяты ли они в плен? Не ранены ли? Или, быть может, письма не доходят, затерялись на почте? Однажды, в минуту этих толков, из лавочного клуба послышался стук в комнате штабс-капитана. Все уже давно привыкли к этому условному сигналу, но в последнее время он постоянно заставлял всех вздрагивать в испуге.

— Газету принесли, — промолвила Катерина Александровна, подавляя невольное волнение.

— Не могу я, маточка, идти, — сил нет. Пусть Антон за нею сходит, — промолвил штабс-капитан.

— Антоша, батюшка, в сарае дрова колет, — отозвалась из кухни Марья Дмитриевна. — Я сама сейчас сбегаю.

— Ну, уж побеспокойтесь, замените мою старость…

— Сейчас, сейчас. Мне кстати и мучки прихватить надо.

Марья Дмитриевна вышла из квартиры; штабс-капитан поднялся с места, прошелся по комнате и снова сел к столу.

— Да вы не волнуйтесь! Авось все обойдется счастливо, — заметила Катерина Александровна, видя тревогу старика.

— Не могу, не могу, маточка, — вздохнул старик. — Вот так-то каждый день дух захватывает, когда получается газета… Ведь это, может быть, мой смертный приговор несут… Все: и радость, и счастие, и жизнь, и надежды, все для меня только в них… Без них давно лежал бы я в могиле, умер бы где-нибудь под забором, у дверей кабака… Моя жизнь не дорога: оторвали ногу, отняли возможность жить своим трудом, оставили нищим — вот вся моя жизнь. Что же мне было дорожить ею? Для них я жил, для их счастья гнул я старую военную спину, для них таскался по передним тех, кого не уважал, кого ненавидел… Вы вот видели меня балагуром, веселым нищим, так и думали, что мне легко живется, что я не понимаю своего положения… Нет, маточка, нет, в этом сердце кошки скребли, в этой голове проклятья шевелились…

Старик встал и в волненье прошелся по комнате.

— Все перенес, все перенес, — заговорил он снова. — Перенес для них, для их счастья… Хотелось, чтобы они были честнее, лучше других, чтобы им досталась на долю лучшая судьба… А теперь, может быть… И за что? За что?

Старик опустил голову. Катерина Александровна задумчиво молчала. Прошло несколько минут.

— Эх, что это Марья Дмитриевна не идет! — воскликнул Флегонт Матвеевич. — С мучкой со своей замешкалась…

Прошла еще минута.

— А знаете, — снова заговорил старик, — я бы рад теперь совсем не видать этих проклятых газетных листов, не видать их до тех пор, покуда не получится писем от них…

В это мгновение послышались шаги Марьи Дмитриевны.

— Давайте, давайте газету, матушка! — крикнул штабс-капитан. — Ну, что нового, что нового?

Он трепещущими руками торопливо стал развертывать газетный лист. Все смолкли и ожидали новостей. Марья Дмитриевна присела на диван со свертком муки в руках и в платке, накинутом на голову. Катерина Александровна стояла у стола. Старик пробегал слабыми глазами страницу.

— Ничего нового, — говорил он, просматривая военные известия. — По-видимому, тише стало…

Он уже готовился сложить лист, когда его глаза обратились на первую страницу листа. Его руки дрогнули, глаза остановились, газетный лист заколебался и медленно опустился на стол. Вслед за листом опустилась и голова штабс-капитана.

— Убит! — невнятно прошептал он, теряя сознание.

— Саша!? — вырвался из груди Катерины Александровны пронзительный крик, и она схватилась рукой за стол.