— А теперь, теперь, прервалъ онъ неудержимымъ возгласомъ, — разв я одинъ?…

— Это… совсмъ другое!.. чуть слышно промолвила она, и вся зардлась…

— Да, конечно, это… «совсмъ другое!» повторилъ онъ какъ бы про себя, язвительно и горько усмхаясь;- да уврена ли ты по крайней мр что онъ тебя любитъ? кинулъ онъ ей почти злобно.

Она гордо подняла голову:

— А вы какъ же полагали? говорилъ ея не улыбавшійся взглядъ.

Онъ смущенно глянулъ на сторону и замолкъ.

— Такъ этотъ… господинъ изволилъ прибыть, говоришь ты? началъ онъ спокойне, — что же мн теперь длать, по твоему?…

Вся краска мигомъ сбжала съ лица княжны:

— Этого я не знаю! также гордо и печально отвтила она;- вы мн общали… а тамъ какъ вамъ угодно будетъ!.. Она повернулась и пошла…

— H'el'ene! Онъ кинулся за нею;- милая моя, я тебя огорчилъ!.. Прости меня, — я боленъ, нервенъ… нервенъ сталъ какъ старая баба, примолвилъ онъ съ натянутымъ смхомъ;- не уходи такъ! Дай руку въ знакъ прощанья!.. Я сейчасъ сойду внизъ….

Она протянула ему на ходу руку — и скрылась въ темени неосвщенныхъ покоевъ.

Князь Ларіонъ прошелся раза три по комнат, хрустя пальцами и щурясь съ какимъ-то мучительнымъ выраженіемъ, позвонилъ своего камердинера, и принялся одваться.

Черезъ часъ времени Vittorio постучался въ двери комнаты княжны, и на ея спросъ отвчалъ что «madame la princesse m`ere» послала его доложить ей что чай поданъ.

Она сошла въ гостинную. Князь Ларіонъ уже былъ тамъ, одтый по-вечернему, во фрак, и велъ спокойно, нсколько свысока бесду съ графомъ Анисьевымъ…

— Ma fille! Вы съ ней знакомы? проговорила княгиня при вход Лины, сладко улыбаясь прізжему и въ то же время кидая искоса на дочь недовольный взглядъ за то что она такъ медлила явиться.

Молодой человкъ поспшно всталъ и отвсилъ княжн безмолвный и низкій поклонъ.

Она, въ свою очередь, учтиво отвтила ему наклономъ головы, повела взглядомъ кругомъ, какъ бы ища кого-то, и отошла къ игорному столу за которымъ сидла Софья Ивановна.

Аглая Константиновна вспыхнула какъ піонъ… Анисьевъ не моргнулъ бровью.

Онъ былъ мастеръ владть собою. Это и его тактъ, его необыкновенная смтливость выдвинули его по служб еще боле чмъ покровительство сильнаго дяди… Анисьевъ родился честолюбцемъ. Внукъ выслужившагося гатчинскаго офицера, въ одинъ счастливый для него день необычайной милости пожалованнаго заразъ генералъ-адъютантомъ, графомъ и помстьемъ въ дв тысячи душъ въ Могилевской губерніи, и затмъ забытаго въ какомъ-то совт во все продолженіе слдующаго царствованія, — Анисьевъ лишился отца своего еще въ малолтств. Отецъ этотъ, отставной гусаръ «ёра и забіяка» временъ Бурцевыхъ, во всю свою жизнь сдлалъ одно умное дло, — а именно женился изъ-за пари, въ пьяномъ вид, на старой, но энергичной и умной дв, матери нашего полковника, — и весьма скоро затмъ, допившись до чортиковъ, умеръ, не успвъ домотать до конца своихъ могилевскихъ крестьянъ. Вдова его, при помощи своего брата, уже тогда состоявшаго въ большой милости, успла уплатить большую часть мужниныхъ долговъ. Сына на тринадцатомъ году отдала она въ пажескій корпусъ, отлично выучивъ его предъ тмъ французскому и нмецкому языкамъ и «хорошимъ манерамъ,» — что и положило прочное основаніе для всхъ ожидавшихъ его въ послдствіи успховъ въ петербургскомъ свт. Въ корпус товарищи, между которыми онъ никогда не былъ популяренъ, но изъ которыхъ всегда длалъ что хотлъ, предсказывали ему блестящую карьеру, а начальство постоянно отличало его какъ «будущаго образцоваго гвардейскаго офицера.» И онъ вышелъ имъ дйствительно, — вышелъ именно въ томъ смысл въ какомъ разумли это военныя требованія того времени. Завистники — а у него было ихъ не мало — увряли что первое чмъ обратилъ онъ на себя вниманіе высшаго начальства было будто бы нкое соображеніе о ленчик, [25] изложенное-де имъ на двнадцати кругомъ исписанныхъ листахъ, которое по разсмотрніи онаго въ особомъ комитет было-де одобрено и принято къ руководству, авторъ же его награжденъ за отличіе чиномъ вн правилъ. Это была, разумется, чистйшая выдумка, но въ которой Анисьевъ, со свойственною ему сообразительностью, не видлъ ничего для себя вреднаго, — напротивъ и самъ, смясь разсказывалъ о ней во вліятельныхъ кружкахъ… На двадцать седьмомъ году отъ роду онъ взятъ былъ изъ полка въ свиту, и сразу попалъ въ «дльные.» Скоро стали давать ему особенно важныя, то есть, щекотливыя по существу своему порученія. Молодой длецъ каждый разъ выходилъ съ торжествомъ изъ затрудненій представлявшихся ему въ этихъ случаяхъ. Никогда донесенія его не оказывались противными тому чего ожидалось отъ нихъ, никогда сужденіе о разслдованномъ имъ дл не подымалось выше пониманія тхъ кмъ оно было ему поручаемо, никогда то что предоставлялось ему лично «уладить» и «утушить» не оставалось горючимъ и разлаженнымъ. У него было что-то въ род верхняго чутья, которымъ угадывалъ онъ безо всякихъ постороннихъ указаній, по какому-нибудь лишь оброненному слову, нечаянно подсмотрнному взгляду, часто даже просто но какому-то наитію, то именно что требовалось въ данномъ случа и чего можно было ожидать въ другомъ, что должно было взять верхъ надъ чмъ въ данное время, кто могъ «выскочить» или «провалиться» въ боле или мене близкомъ будущемъ, — и необыкновенно врно сообразовался съ этимъ для своихъ личныхъ честолюбивыхъ разчетовъ. Этому чутью соотвтствовала въ лиц его особая, частью природная, частью выработанная имъ усмшка, въ которой наблюдатель могъ бы разгадать смыслъ всего его характера. Улыбка эта имла цлью прежде всего дать понять тому съ кмъ онъ говорилъ что онъ иметъ совершенно ясное и полное понятіе о предмет о которомъ заводилась рчь, хотя бы то было объ ассирійскихъ древностяхъ или о дендрологіи; затмъ что объ этомъ самомъ предмет онъ иметъ свое личное оригинальное мнніе, которое онъ не почитаетъ нужнымъ высказывать, и, наконецъ, что онъ не почитаетъ нужнымъ высказывать это мнніе вслдствіе высшихъ и одному ему вдомыхъ соображеній. Анисьевъ достигалъ своей цли: изъ дловыхъ сношеній съ нимъ нужные ему люди выносили то впечатлніе что онъ весьма солидный, способный и ловкій молодой человкъ, которому несомннно суждено «далеко пойти. Въ петербургскомъ офиціальномъ и свтскомъ мір никто и не сомнвался въ этомъ, и графиня Анисьева была лишь эхомъ этого міра, когда въ интимныхъ бесдахъ съ княгинею Аглаей говорила о сын какъ о «будущемъ министр.»

Успхи его не ограничивались службой: онъ былъ однимъ изъ самыхъ видныхъ, изъ самыхъ отличаемыхъ кавалеровъ придворныхъ и великосвтскихъ баловъ, и козеровъ, «избранныхъ» гостиныхъ, танцовалъ отлично и не со всми, сыпалъ кстати фразами изъ Revue des deux mondes, которую читалъ неукоснительно предъ каждымъ своимъ вечернимъ выздомъ, рисовалъ весьма удачно благонамренно остроумныя каррикатуры, и, по общему признанію своихъ гвардейскихъ сверстниковъ, умлъ «какъ никто» носить военный мундиръ, при самомъ строгомъ соблюденіи стснительной формы того времени, — тайна и понын, говорятъ спеціалисты, не каждому дающаяся. Ни у кого такъ ловко не пропускался мимо локтя толстый аксельбантъ изъ-подъ свисавшаго «`a la grognard» эполета, такъ не пригнаны были «въ разъ» суженные книзу рейтузы къ лакированному сапогу, такъ щегольски мягко не ложились складки просторнаго сюртука кругомъ высокаго и тонкаго стана. «L'extrafin de nos officiers!» говорилъ про него самъ военный министръ, князь Чернышевъ, любуясь имъ на бал сквозь одноглазый золотой лорнетъ, и улыбаясь по этому случаю подъ завитымъ парикомъ блестящимъ воспоминаніемъ собственнаго своего былаго…

Побды свои Анисьевъ считалъ дюжинами… Еще будучи камерпажомъ, говорили злые языки, онъ былъ замченъ

бывшею тогда уже сильно sur le retour, но удивительно сохранившаяся «мраморная краса» которой могла плнить и не семнадцатилтняго юношу, и пріобрлъ отъ нея послдній лоскъ, «le dernier coup de pinceau», той лниво-холодной небрежности пріемовъ, того полунасмшливаго, полускучающаго тона рчи что почитались тогда высшимъ выраженіемъ свтской элегантности, и предъ которыми клали оружіе самыя неприступныя тогдашнія львицы…

Но, увы, не одн розы цвли въ существованіи этого «баловня петербургской фортуны», какъ выражались еще старички въ т времена; были въ немъ и тернія, и очень колючія для него тернія. Прежде всего, онъ былъ раззоренъ. Доходовъ съ ддовскаго имнія, кое-какъ сохраненнаго ему матерью, оказалось съ перваго же года поступленія его въ гвардію недостаточно для того широкаго пошиба жизни которымъ онъ счелъ нужнымъ зажить. Молодой честолюбецъ не наслдовалъ ни однаго изъ забубенныхъ свойствъ своего покойнаго родителя, но въ его раннихъ разчетахъ этотъ широкій train былъ необходимъ ему для того чтобы не только сразу поставить себя на одну ногу съ крупнйшими представителями тогдашней богатой гвардейской молодежи, но и попасть въ число тхъ избранныхъ изъ нихъ счастливцевъ блистательное будущее которыхъ, благодаря высокому іерархическому положенію ихъ отцовъ, намчено было, такъ-сказать, заране. «Qui ose tout, а tout, доказывалъ онъ матери, пугавшейся его расточительности:- кто съ самаго начала заявляетъ что онъ бьетъ на большое, тотъ его на половину уже получилъ; чтобы и мн быть тмъ же чмъ будутъ Привислянскій и Воротынцевъ я теперь же не долженъ уступать имъ ни на шагъ!» И онъ не уступалъ, но не прошло пяти лтъ какъ долги его уже превышали цнность всего его имнія, и онъ могъ еще держаться на желаемой высот лишь благодаря большой игр, которая пока везла ему довольно постоянно. Но счастье могло со дня на день измнить ему, и тогда… Анисьевъ не допускалъ этого «тогда», онъ слишкомъ врилъ въ себя и свою звзду, не допускалъ чтобъ онъ когда-либо могъ быть вынужденъ «скатиться на салазкахъ внизъ», какъ выражался онъ въ тайныхъ бесдахъ съ самимъ собою, но ему часто приходилось очень трудно… Къ тому подходило и время, ему минуло тридцать лтъ, пора было ему окончательно устроиться, укорениться тмъ что называется un beau parti въ этомъ петербургскомъ свт въ которомъ и онъ и его сильный дядя все какъ бы еще почитались пришлыми, не имвшими тамъ ни преданій, ни связей родства… Но задача эта была не легка при тхъ условіяхъ въ какихъ онъ задумывалъ ее: на половин помириться онъ не могъ, ему нужно было и звонкое въ свт имя, и большое состояніе. А онъ, — Анисьевъ зеленлъ отъ злости когда думалъ объ этомъ, — онъ, какъ ни бился, все же былъ ни Привислянскій, ни Воротынцевъ; онъ говорилъ себ, кусая губы, что ему нельзя было какъ они «кинуть платокъ любой русской невст, въ увренности что она бросится подымать его»; онъ зналъ два-три дома въ Петербург гд, несмотря на дворскую къ нему милость, на завидное его служебное положеніе, успхъ для него былъ бы боле чмъ сомнителенъ… И онъ часто не безъ глубокой внутренней тревоги выглядывалъ, перекидывалъ, въ ум, соображалъ… И вотъ однажды его мать, поселившаяся за границей экономіи ради, пишетъ ему изъ Рима что она нашла ему «la perle des partis comme nom, fortune et distinction», что эту перлу никто, къ счастью, въ Петербург не знаетъ, и что она повела дло такъ что заручалась заране согласіемъ матери двушки, — «unepersonne tout-`a-fait impossible», говорилось при этомъ въ скобкахъ о злополучной Агла, почитавшей графиню Анисьеву своимъ лучшимъ другомъ, которую (то-есть Аглаю) она совтуетъ сыну, когда онъ женится на дочери, какъ можно мене пускать къ себ въ домъ, «parce qu'elle est d'une b^etise tout-`a-fait compromettante». О княз Ларіон упоминалось въ письм какъ о человк предъ «деспотизмомъ» котораго, повидимому, преклоняется безропотно вся семья его брата, но съ которымъ графиня, какъ ни старалась, не могла сойтись: «c'est un homme fort r'ebarbatif», писала она, «et souffrant 'evidemment d'une ambition rentr'ee.» NB поставлено было вслдъ за послдними строками.